33 
Ему становилось не по себе, когда он думал о том, что Маша никуда не уезжала, что с ней произошло что-то страшное и непоправимое. Может, под поезд бросилась или на нее напал маньяк… И как тогда они с Ольгой объяснят свое бездействие? Почему они ее не ищут? Быть может, потому, что Ольга, бывая у нее на квартире и ухаживая за ее цветами, видела следы сборов: отсутствие дорожной сумки, какой-то одежды, без которой она никуда бы не поехала, документов, наконец?! Он, Чаплин, так упивался своей обидой, что ни разу не спросил ее об этом. Или же Ольга лгала ему? Как лгут все окружавшие его женщины?.. Все, что мог, он сделал: обратился к своему другу, работающему в органах, с просьбой «пробить» все рейсы в теплые страны, начиная с того дня, как они расстались. Ну не было в списках пассажиров Марии Ветровой, хоть убей. Куда она делась? И как вообще могла вот так поступить с ним, как будто не знала, что он без нее пропадет, что у него после ее исчезновения постоянный дождь и ветер в душе? Разве она не понимала, что ему, обреченному на одиночество, ничего другого не остается, как искать тепла в чужих постелях? Что он не может жить один, в пустой квартире, что у него эта проблема с самого детства и что детские ночные страхи после того, как она бросит его, вернутся, опустятся на тяжелых черных крыльях к нему на плечи и обнимут его, сдавят, а потом и вовсе задушат тоской, безысходностью… И они вернулись, они постоянно выглядывали из темных углов, как длинные вытянутые и очень опасные тени… Целый ворох страхов навалился на него в тихой квартирке Оли. Они-то и загнали его к ней под одеяло… Что она, ее сестрица, теперь о нем подумает? Что?! Он не верил в ее молчание, а потому с ужасом ждал, что вот Машка вернется, захочет его увидеть, да не тут-то было… Оля ей все расскажет, и Машка, соскучившаяся по нему смертельно, не распаковывая своей сумки, развернется и снова отправится в аэропорт ли, на вокзал, только бы подальше от него, на край земли… И будет еще долго странствовать, скитаться, сгибаясь под тяжестью своего болезненного, как и у него, одиночества. Их одиночества так схожи…
Была уже ночь, когда он поднялся к себе домой, вышел из лифта и увидел стоящую между этажами девчонку, которую хотел бы видеть меньше всего. Белая, с узором по подолу шубка, белый роскошный берет, красные замшевые ботинки, красные перчатки, белая с красным сумочка. И благоухает, как тропический цветок. А лицо совсем детское, осунувшееся, бледное, испуганное, словно она и сама уже не рада своей любви, своей страсти, своему отчаянию…
– А, это ты? Ну, заходи, замерзла, наверное, совсем…
Он взял ее за руку и притянул к себе. Подумал, как же ей больно от его невнимания, нелюбви, нестрасти.
– Ну-ну, только без слез, нельзя же так…
Она уткнулась горячим лобиком в его ладонь, и тело ее задергалось: она плакала.
– Пойдем, сейчас выпьем чего-нибудь… Тебе мама разрешает пить водку? Или вино?
Но она ничего не ответила, схватилась за его локоть и повисла на нем.
– Успокойся, я же пришел…
Он открыл дверь и, подталкивая ее в спину, позволил ей перешагнуть порог его холостяцкой норы, утопающей в коврах. Ему не было перед ней стыдно за разбросанные то тут, то там галстуки, рубашки, носки… Ему было только совестно за свою опустошенность и нежелание впускать ее в свою жизнь. А квартира, она что, это не жизнь, а всего лишь место, где можно посидеть в кресле и попить кофе или чай, водку или коньяк и принять ванну, чтобы согреться, чтобы зубы не стучали.
Он не хотел думать, что творится в ее душе, не хотел и не мог, потому что понимал: ей очень больно. Она замерла на пороге комнаты, он взял ее за руку, подвел к креслу и усадил, как куклу, как очень красивую куклу в красно-белых, как кровь на снегу, одеждах. Глаза ее темные блестели и от испуга перед собственным поведением, и от любви к нему, недостойному, и от жаркой комнаты…
– У меня тут не прибрано.
Она продолжала молчать.
Он каким-то порывистым движением сорвал с себя плащ и опустился перед ней на пол, сел боком к ней и положил ей голову на колени. На белый узорчатый и прохладный мех.
– Я же испорчу тебе жизнь, понимаешь? – Он зарылся в мех лицом. – Ты красивая, очень красивая, до невозможности, понимаешь? Но мне сейчас так же тяжело, как и тебе… Не знаю, как тебе это объяснить… Я сильно обидел ту, без которой не могу прожить и дня. Ее нет уже несколько дней, она исчезла, ушла, быть может, с ней что-то случилось… Я обманул ее, причинил ей боль… Ты еще очень молода и не знаешь, что есть такие вещи, которые исправить невозможно. Рана на теле затягивается, а на душе – нет. Я знаю, чего ты хочешь, но ведь утром, когда мы расстанемся, тебе будет еще больнее… Поэтому я постараюсь тебя согреть алкоголем, иначе ты просто заболеешь, я же не знаю, сколько часов ты провела на лестнице, а сейчас на улице собачий холод, а потом отвезу домой. Ты поняла меня?
33 
