16 
Где-то у него в карманах зазвонил телефон, он устроился на долгий разговор, а я лег на свою полку, хотел записать в дневник новые лексемы, но задремал под нервный тик колёс и сквозь сон слышал, как он тихо, стараясь не шуметь, подключил ноутбук, надел наушники и допоздна вкрадчиво клацал по клавишам, побуркивая в микрофон что-то вроде:
— Вот сучка… Не идет из-подо льда… Сколько же проектов можно сожрать зараз… а не подавишься ли… если что, у нас с этим строго… никаким кризисом не отговориться…
Сквозь сон начало думаться о встрече с Машей… Я даже не успел ей позвонить… Ничего, завтра. Как это будет?.. Что?.. Где?.. Не опасно ли?.. Вот случилась же неприятность с Хорстовичем, моим приятелем. Хорошо, жив остался…
Этого парня я знаю с детства — мой папа и его отец, Хорст, вместе работают на заводе, поэтому мы называем его Берндт Хорстович. Раньше он служил в одном турбюро в Мюнхене. Его хобби были русские красавицы: стены увешаны их снимками, все фото строго пронумерованы, а в папках хранились досье — письма красавиц, его ответы, новые послания.
Это была его картотека, которую он начал вести после того, как один раз был в Москве по льготной турпутевке и дал, по совету знакомых, ради шутки, объявление в «Учительскую газету», куда было дешевле всего: «Немец приятной наружности ищет русскую женщину для серьезного совместного будущего». После того как число писем за неделю дошло до сотни, он начал составлять картотеку.
Он нумеровал письма, раскладывал по группам, клеил фотографии. В список А попадают те женщины, с которыми он переспал бы с большим удовольствием. Их фото он подолгу рассматривал, а ответы писал длинные и обстоятельные. Русского языка Хорстович не знал, но у него был помощник — казахстанский немец-переселенец из Джезказгана, раньше Евгений-Женя, а сейчас Ойген, который брал по 3 евро за письмо. Хотя многие и утверждают, что русские немцы вобрали в себя худшие черты обоих народов, этот Ойген был милый парень без претензий и притязаний, хоть и весьма ограниченный, если не сказать — туповатый (один раз, например, удумал резать на Пасху барана в детской песочнице в центре Мюнхена при детях, отчего детей в истерике увезли на «скорой помощи», а полицейским он объяснил, что кровь уйдет в песок — и всё путём, они в Казахстане всегда так делали, с чего шум и гам, он не понимает). Список В — для женщин, с которыми Берндт Хорстович переспал бы охотно. Им писалось покороче (один евро за письмо). Самые уродливые попадали в список С, и цена им: стандартный отказ всегда одной и той же фразой: «Я чувствую, что мы не сойдемся характерами».
Письма претенденток были разные, но все содержали один и тот же мотив: вырваться, бежать! Женщины изо всех сил расписывали свои хобби и плюсы, причем очень красочно, с литературными сравнениями: Катерина, Анна Каренина, Татьяна… Были рассказы о карельских реках и берёзах, о соблазнительных таежных ночевках с ухой и грибами, о сибирской тайге (хотя слова «Tajga» и «Sibirien» для Хорстовича обозначали полный конец света, и он, бывало, смеялся в душе над дурочкой, которая верила, что он может вот так просто взять и поехать жить на край света, где, говорят, вечный лед и снег, а люди от голода едят ягоды, коренья и насекомых). Кто-то пытался заманить на Алтай, когда цветёт женьшень. Какая-то учительница немецкого языка признавалась, что с детства мечтала поцеловать порог дома, где родился Генрих Гейне, другая предлагала все свои знания и силы великой Германии, где покой и порядок в отличие от Кемеровской области, где страшно не только самой по улицам ходить, но и собаку выпускать: поймают и шапку сделают, а мясо корейцам продадут. А какая-то пожилая бухгалтер из Мордовии (сразу непоправимо попавшая в список С) страстно желала только одного: увидеть Париж — и умереть.
Хорстович не особо вникал во все эти тонкости, брал несколько раз в году отпуск и льготным тарифом летел в Москву, где в гостинице производил осмотр и отсев претенденток. Заранее, из Германии, он извещал группу А и выборочно группу В (про запас) о своем приезде. И женщины ехали к нему из разных городов, заранее зная, что он — очень занятой человек и больше, чем нескольких часов, уделить не сможет.
Он тщательно брился и спускался в вестибюль. Дальше бывало по-разному: одни скоро уходили (по правде сказать, Хорстович — не красавец, и слова о приятной наружности — больше преувеличение, стандартный фразеологизм, чем реальность), но другие застревали, причем всем без исключения Хорстович читал по бумажке одну и ту же фразу: «Ti mne otschen’ nravischsja, ja shenjus’ na tebe». Иногда ночь делилась между двумя или тремя претендентками. Наутро он аккуратно записывал данные для визы, говорил жестами и междометиями, что надо подумать, но что он уже близок к тому, чтобы жениться именно на ней. Для большинства на этом всё заканчивалось, а он шел принимать ванну и готовиться к завтраку с очередной дамой — день был расписан плотно.
16 
