184 
Что такое? К чеченам? Зачем?
— Нет, нет, лучше я тут… на пару… на парах… — испугался я. — Что я, маньяк Фрицль, женщину потрогаю?
Раиса, услышав слово «чечены», тоже забеспокоилась, замахала руками:
— Да пусть он тут сидит, куда его туда, жалко, парень тихий, незлобивый, свои невзгоды у него… Он мне не мешает, места много, как-нибудь устроимся…
Это было как масло масляное! Саня объяснил:
— Да нет, это мирные чечены… у них свои заморочки бабловые… Рядом сидят, через стену. Ладно, понял. Как хотите. Я вам сейчас матрасы принесу.
Принёс. А когда выводил нас по очереди в туалет, то я увидел, как в соседнюю камеру посыльный с надписью «ПИЦЦА» на спине вносит внушительную стопку разных картонок, в другой руке у него — пакет с жестянками и банками.
Раиса Ивановна расстелила нам матрасы, себе — с правой стены, мне — у другой. Потом вытащила из своей сумы какие-то вещи, а одну — «вот жакет, вместо подушки» — плотно сложив, дала мне. А я, перед тем как лечь, накинул ей на ноги свою куртку.
— Спасибо, родной, — сквозь сон пробормотала она.
Засыпая на тёплом и мягком жакете, я слышал странные вскрики: «Карагудай лымко турит! Лымко!» — и думал о том, что несчастья других заставляют человека забыть — на время — о своих злосчастиях, и в этом — главный смысл диалога.
Ночью я проснулся от шорохов. Открыл глаза и увидел в сырой темноте, как какая-то фигура поднимается надо мной. Я замер… Тень миновала меня… Понял, вспомнил — женщина, Раиса, старики на чердаке… Хочет пить. Или писать… В любом случае надо молчать, не показывать, что слышу, стыдно…
С закрытыми глазами я слышал — и слушал — шуршания, копания, дыхания, потом тихая струйка зазвучала тонко и задиристо, как масло на горячей сковородке… Запах мочи… И щелчок унитаза, мурчание воды… И опять тихие шурши, шорохи, шелесты, хриплое дыхание… И большая тень на ощупь идёт к стене, где светлел матрас и заскрипели доски.
Под утро я проснулся от шорохов, но сейчас был шёпот, еле различимый… Да, слова, слоги… «спаси и помилуй мя, грешную»… Молитва?.. Мне стало жутко, но я решил повторять за ней, чтобы здешний бог лучше меня понял — может, он слышит только русские молитвы?.. Иже… Еси… Небеси… О ххосссподи!.. O Herr, gib mir die Freiheit!..[108]
ПОБЕГ
В Московии свирепствовала чума. Когда я пришел на Опричный двор, все дела стояли без движения. Начальные бояре косо посмотрели на меня и спросили: «Зачем ты сюда пришел? Уж не мрут ли и на твоем дворе?» — «Нет, слава богу!» — ответил я. Тогда уж они больше не спрашивали меня, что я здесь делаю, только предупредили, что если придет чума, то дом надо заколотить и сжечь вместе с людишками.
Здесь я убедился, что боярские холопы получили разрешение уходить от своих господ во время голода и мора. Тогда к своим прежним холопам я прибавил еще нескольких чужих. Памятуя слова великого князя: «Ты должен именоваться отныне Андрей Володимирович», я устраивал свою жизнь соответственно с этим.
У меня были дела с одним бюргером в Ашерслебене округа Гальберштадт — Гартманом Крукманом. Если бы он не обошелся со мною нечестно, то я смог бы приблизиться к соболиной казне и получил бы оттого такой барыш, что, вернувшись в христианскую землю, я мог бы вести дворянскую жизнь. Но тогда я рассуждал так: так как он, Крукман, остается за рубежом, то ты должен вернуться, подняться выше ты не можешь! Но из-за денег я должен был еще поучиться русскому праву.
Именно: приходит муж моей служанки Анны; ему и ей я доверял все мое имущество, отчего он получал, наверное, хорошие барыши. В расчете на то, что он сохранит то, что украл у меня, он подал челобитье, будто я хотел его заставить дать на себя кабалу, как это было тогда в обычае. Ибо никто не смел держать слуги без кабалы; никто этого и не делал. И каждый слуга должен был дать своему господину кабалу, иначе он не мог быть принятым. Одна кабала называлась полной, другая же писалась так: «Я, имя рек, объявляю, что я получил от такого-то деньги; росту будет дано с пяти — один». Если кто-нибудь держит слугу или служанку без кабалы, то они могут свободно обокрасть его и уйти прочь у него на глазах. Если же слуга или служанка дадут на себя кому-либо кабалу, то никто другой не может их принять. А если примет и господин уличит его в этом, то дело идет на суд. Если мой кабальный убежит и пожелает записаться в опричнину в стрельцы, то являюсь я и не даю на то своего согласия.
184 
