179 
— Дима, а так Винтом кличут. А ты кто?.. Фредя?.. Из Прибалтики?
— Да, оттуда. — Я не стал уточнять, заметив, что кожа у него на руках то ли облезает, то ли покрыта розовой сыпью, и на ладонях, на шее — какие-то темные ранки. Этого не хватало!
Тут до меня дошло — это же джанки! Колольщик! Осторожно с ним, мало ли что… Недобро думая о полковнике (за 50 тысяч мог бы и спокойнее посадить, в одиночку!), я испугался, что джанки будет трогать меня или мои вещи, но тот лежал на досках и что-то говорил, чего я разобрать не мог:
— На ширеве сижу плотно… Никак заход не скину… В день по пять раз двигаться надо… Ширево поганое!.. Его варить, сушить — целое дело… уже от одного запаха наизнанку выворачивает… Трубы накрылись, хотел в шею двигать — куда там… Но кайф бычий… хылкачу сильно…
Я не понимал его и не знал, что отвечать, только жалел, что полковник не дал мне электронного Ожегова (сказав, что твёрдые предметы в камере запрещены).
Когда появился сержант, Винт подскочил к нему и, выхватив пачки, быстро с треском выщелкал из двух таблетки и кинулся к ведру. Хорошо, что у меня были пластиковые стаканчики, я подал ему один и не успел открыть бутылку с водой, как он зачерпнул из ведра и стал кидать в рот таблетки, по две, по три, запивая их малыми глотками и дёргая головой, как курица. Саня — с неудовольствием, я — с интересом следили за ним… Вот живой джанки… Что хуже — Стоян с игрой или этот с иглой?.. Оба хуже… Саня покачал головой, сказав сам себе:
— Так себя убивать… Чего ради? Вот отправят его в психушку, пусть обследуют, — и вышел (а я приуныл — психов не хватало!).
Скоро Винт, успокоившись и сев с ногами на доски (я сидел у стола с ведром), начал почёсываться и поминутно спрашивать, нет ли сигарет и не хочу ли я тоже вмазать пиралгинчику, на что я ответил, что ничего мазать не хочу и как он себя чувствует?
— Да получше как будто… И всё бы ништяк, но такая непруха вдруг попёрла, что атас, — а когда я попросил его говорить понятнее, я этих слов не знаю, он, с сожалением скользнув по мне взглядом, рассказал, что его, как фраера лохатого, повязали на вокзале у камер хранения, куда он, как обычно, пришел забрать чемодан с драпом (ему на поезде привозил проводник, откуда — не важно, и оставлял в камере хранения). — Пришел забирать, а номер забыл!
«А надо не “забирать”, а “забрать”, тогда и забрал бы! При заборе!» — подумалось мне, но я промолчал — он сам муттершпрахлер, лучше знает.
— Вот стою у камеры и не могу вспомнить этот номер проклятый! Прикинь! Стою как идиот и не могу вспомнить! Забыл!
Опять неразбериха — «забыл» или «не мог вспомнить»? На мой вопрос, разве это не одно и то же, Винт удивленно остановился:
— Нет, не одно и то же… Ну, короче, забыл — и всё тут! Стою, как пень, и не помню, в конце 45 было или 54… Первые три помню — 123, а дальше — никак! И так и сяк — ни в какую! Ну, и прорвало меня! Начал руками дверцу отдирать — куда там, железо! А меня как дурняк прихватил, типа истерики — молочу по железу руками и ногами и не могу остановиться!.. — Он привстал и начал руками показывать, как он молотил. — Не в адеквате был, реально!.. Тут как тут легавые подскочили, работники ножа и кулака… Замели, как фраера сохатого! Ячейку дежурный открыл — менты обомлели: такого улова не ожидали… Там только чистого кодеина граммов триста было… а еще герыч… Ну, меня сюда, вещдоки — к себе… Сейчас на допрос поволокут… Спасибо тебе, помог с колёсами, а то…
— Это сержант Саня хороший…
Винт промолчал, улёгся, завозился.
Да, бывают случаи — чтобы поддержать разговор, я вспомнил, что по ТВ показывали, как два панка решили ограбить Музей аптеки в Хайдельберге, где первыми лечебными экспонатами лежали два здоровенных бруска, кило по четыре — опиума и гашиша, я сам видел (мы со школой ездили на трехдневную экскурсию, собор смотреть); на опиуме штамп «East India Company, 1816», на гашише — «Radshastan, 1821». Панки спрятались в музее, а ночью вытащили бруски, как-то открыли дверь и убежали. Их скоро нашли, очень разочарованных — оказалось, что они украли муляжи (а настоящие опиум и гашиш были использованы по назначению ещё во время войны).
— Вот у них облом был! — зло восхитился Винт. — Прикинь, ждешь четыре киляги опиухи — а тебе пластик суют!
Помолчали. Я спросил:
— А давно это делаешь?
Винт, лежа на спине, нога на ногу, дрыгнул грязной кедой:
— С детства. Да и детство было — пшик: чердак, подвал, подъезд, вокзал… Сейчас вот гепатит, нос сломан, ножевое в живот перенёс… Такая жизнь злоебучая…
179 
