52 
Жид, Пруст
Роль Осведомителя — как простодушного, так и коварного — отрицательна. Сколь бы безобидным ни было переданное (как болезнь) им сообщение, оно низводит моего другого всего лишь до какого-то другого. Я волей-неволей обязан его слушать (я не могу светски проявить свое раздражение), но стараюсь слушать его непроницаемо, безразлично, как бы суммарно.
2. Предмет моего желания — маленькая вселенная (со своим временем, своей логикой), где бы жили только «мы вдвоем» (название одного сентиментального журнала). Бее, что исходит снаружи, — угроза; либо в форме скуки (если в том свете, где я обязан вращаться, другой отсутствует), либо в форме уязвленности (если свет ведет мне об этом другом нескромные речи).
Доставляя о моем любимом несущественную информацию, Осведомитель открывает мне секрет. Секрет этот не глубок; он заключен в наружном; от меня скрыто в другом наружное. Занавес раскрывается не на интимную сцену, а, наоборот, на зрительный зал. Что бы она ни говорила, информация эта для меня мучительна: на меня обрушивается тупой, бесплодный кусок реальности. Дня любовной деликатности в каждом факте кроется нечто агрессивное: в Воображаемое вторгается немного «знания», пусть даже и тривиального.
Бунюэль [150]
Отождествления
ОТОЖДЕСТВЛЕНИЕ. Влюбленный субъект мучительно отождествляет себя с любым лицом (или любым персонажем), занимающим в любовной структуре то же положение, что и он.
1. Вертер отождествляет себя со всеми отвергнутыми влюбленными; он — тот любивший Шарлотту безумен, который среди зимы отправляется собирать для нее цветы; он — тот влюбленный работник некоей вдовы, убивший своего соперника, за которого он хочет ходатайствовать, но не может спасти его от ареста: «Тебе нет спасения, несчастный! Я вижу, что нам нет спасения». Отождествлению нет дела до психологии; это чисто структурная операция: я — тот, кто находится в том же месте, что и я.
Вертер
2. Я пожираю взглядом каждую сеть любовных отношений и пытаюсь засечь в ней место, которое было бы моим, если бы я в эту сеть входил. Я подмечаю не аналогию, а гомологию: например, констатирую, что для X… я то же, что Y… для Z…; все, что мне говорят об Y…, задевает меня за живое, хотя сам он мне вполне безразличен, даже незнаком; я отражаюсь в зеркале, которое перемещается и залучает меня повсюду, где имеется дуальная структура. Хуже того: может случиться, что, с другой стороны, я любим тем, кого сам не люблю; и вот эта ситуация, отнюдь мне не в помощь (вознаграждением, которое она косвенно предполагает, или отвлекающим действием, которое могла бы доставить), для меня мучительна; я вижу в другом, который любит, не будучи любим, себя; я обнаруживаю в нем в точности жесты моего несчастья, но на сей раз я сам становлюсь его активной стороной; я ощущаю себя сразу и жертвой, и палачом.
(Благодаря этой гомологии процветают — продаются — любовные романы.)
3. X… более или менее желанен, обхаживаем как другими, так и мной. Следовательно, я занимаю их место; Вертер оказывается на том же месте, что и Генрих, «цветочный» безумец, который сошел с ума от любви к Шарлотте. Но это структурное отношение (точки, расположенные в определенном порядке вокруг некоей точки) я очень быстро начинаю воображать в личностных терминах: поскольку Генрих и я занимаем одно и то же место, я отождествляю себя уже не только с этим самым местом Генриха, но также и с его образом. Меня охватывает бред: я и есть Генрих! Это обобщенное отождествление, простирающееся на всех окружающих другого и использующих его как и я, для меня вдвойне мучительно: оно обесценивает меня в моих собственных глазах (я оказываюсь сведен к такой-то личности), но к тому же обесценивает и моего другого, который становится для определенного круга конкурентов пассивным, перетягиваемым в разные стороны предметом борьбы. Каждый, тождественный другим, будто кричит: мне! мне! Словно ватага детишек, отнимающих друг у друга мяч, тряпицу, невесть что — короче, фетиш, который им кинули (эта игра — «кто поймает» — называется «gribouillette»).
Вертер, Литтре
Структура ни к кому не испытывает пристрастия; она тем самым ужасна (как своего рода бюрократия). Ее нельзя умолить, сказав: «Посмотрите, насколько я лучше, чем Н…» Неумолимая, она отвечает: «Вы на том же месте; вы, стало быть, и есть Н…» Никто не может судиться со структурой.
52 
