56 
— Петр, что случилось–то? Ты чего орешь, как совсем потерпевший?
— Так у бабушки же динамика! — снова заорал Петька что было мочи и запрыгал вокруг него, и застучал дробью по полу голыми пятками – все никак не мог выпустить до конца переполнявшую его радость. Он даже к входным дверям было сунулся, и замок уже почти открыл, да Саша вовремя подхватил его под мышки и уволок в комнату. Он и сам готов был заорать от радости, как мальчишка. И все время улыбался счастливо, и обнимал по очереди то Лерочку Сергеевну, то Ольгу Андреевну, потом снова Лерочку Сергеевну…А потом пришли на их шум старушки–соседки снизу, и молодая мамаша из квартиры напротив с орущим младенцем на руках, разбуженным сумасшедшими Петькиными воплями. Все радовались и суматошно их поздравляли, и Ольга Андреевна разрумянилась и сияла, как именинница, и все шевелила и шевелила ступней, забыв про боль…А Саша, выскользнув потихоньку из квартиры и на ходу засовывая руки в рукава куртки, помчался в Василисино кафе – бегом через арку, выходящую на людную, полную в этот час машин улицу, через зеркальное в духе ностальгических восьмидесятых фойе, метнулся через большой зал, интуитивно угадав в увитом искусственным плющом проходе путь на кухню, открыл быстро и наугад пару попавшихся на пути дверей и наконец увидел Василисину спину. И остановился, как вкопанный. Потому что к спине этой, заведя уже руку в сторону, подкрадывался на цыпочках толстенький седой коротышка в красной жилетке. И в следующий же миг рука эта изо всех опустилась прямо на Василисины ягодицы, и она вздрогнула от неожиданности и начала уже оборачиваться…
Только в тот миг Василиса не увидела ничего. Вернее, не поняла она в тот миг, что такое произошло непонятное и нелепое с ее хулиганистым работодателем. Он вдруг изо всех сил отлетел чудным каким–то рикошетом прямиком в гору вымытых ею до блеска тарелок, врылся в их мокрую сердцевину головой, и они посыпались на него дружно и весело, одна за одной, и так же весело начали разбиваться о кафельный пол моечной, обдавая фаянсовыми белыми брызгами и Сергунчика, и ее, и совершенно разъяренного Сашу, снова уже протянувшего было руку к несчастному Сергунчику. И не успела она броситься навстречу, чтобы повиснуть этой его руке, как сама отлетела к стене и больно ударилась об нее затылком – двое дюжих охранников таким образом приступили к своим прямым обязанностям и принялись расчищать путь к пострадавшему хозяину. Он за это им зарплату платит, в конце концов. Но Саша таки успел еще раз дотянуться кулаком до второго Сергунчикова глаза…
***
ЧАСТЬ IV
17.
Руди был зол. Руди был не просто зол, он был гневен катастрофически. Она его никогда, никогда таким не видела… Жирненькие, поросшие седым волосом и свисающие, как у хомячка, щечки его тряслись, редкие, обычно аккуратно припомаженные волосы стояли над головой легким наэлектризованным ежиком. Он что–то говорил и говорил ей гневливо и торопливо, путая немецкие слова с редкими русскими, и потрясал над головой каким–то письмом – Алла ничего не слышала. Вернее, слышала, конечно, только не доходило до нее смысла этих слов. О какой–то фрау Марине он толкует, и бьет ладонью прямо по этому письму… Какая такая фрау Марина, господи…Не знает она никакой такой фрау Марины…Она сидела, вся обмякнув, на низком круглом пуфике, свесив рыжие волосы на лицо и дрожала от ужаса. Не Руди она боялась, скорее, а самой вот этой ситуации. Именно так она ее и рисовала в воображении, именно так она к ней и приходила в ночных кошмарах…
А потом ей вдруг стало как–то все равно. Пусть Руди кричит, пусть гневается. Наверное, организм просто устал и решил таким образом отключился от происходящего. Ну, открылась, наконец, ее тайна, ну и что… И в следующий момент накатило волной уже и не равнодушие , а некоторое даже облегчение. Так бывает, когда ждешь плохого, долго его боишься и долго к нему готовишься, а когда оно, наконец, наступает, плохое это, вздыхаешь вдруг весело – вроде как и слава богу, и хорошо…Хотя чего уж тут хорошего, если честно…
Алла вздохнула легко, откинула назад волосы и улыбнулась что–то разъяренно лепечущему ей Руди , и, перебив его, громко и звонко произнесла:
— Да! Да! У меня есть двое детей, Руди! Да, я тебе не сказала, потому что боялась тебя! Боялась, что прогонишь из своего благополучного рая в мой некрасивый и нищий русский быт, потому что жить в таком быту я не привыкла! И не умела никогда! И не смей, не смей кричать на меня! Да! Обманула, и что?
56 
