54 
– Не буду, не хочу, гадость! – стонали мы, с отвращением уворачиваясь от очередной порции здоровья и сил.
– Вот смотри, испортишь желудок! – гневалась бабуля и сокрушенно уносила яйца в холодильник.
Вторым по тяжести преступлением у нее шло опоздание на обед. Интересно, что в остальном житье-бытье на деревенских просторах являло собой образец безалаберного и безответственного отношения старших к младшим. Иными словами, присмотра за нами не было ровным счетом никакого, в связи с чем мы умудрялись влезать в совершенно немыслимые переделки. Но с половины второго до двух были обязаны явиться на обед.
– В этот промежуток! – каждый божий день кричала нам вслед бабулечка.
– Хорошо! – отмахивались мы и шли откапывать примеченную в лесу мину времен Великой Отечественной.
В промежуток между половиной второго и двумя часами мы стояли перед бабулей как лист перед травою, даже если нашелся целый склад этих самых мин. Потому что в случае опоздания бабуля взорвалась бы куда страшнее. Но в целом такого рода контроль устраивал нас всех более чем. Эта казацкая вольница была недоступна нам с Лариком в городе, где нас выпускали гулять в парк по часам. И потом, где в городе возьмешь старые окопы и заболоченные речки? Так что эти бабушкины «промежутки» мы переносили легко и без излишней трагичности. А вот промежуток, в котором состоялась потеря подруги, был не так быстр и очевиден.
Промежуток длился чуть ли не год и состоял из одной зимы, одной весны и одного лета, в течение которого я была уверена, что все в порядке. Столько лет ведь мы разлучались на каникулах, и это ни разу не создало нам проблем. И, наконец, одной осени, в процессе которой стало окончательно ясно, что порядка никакого нет. Осень, когда мы с Ленкой неожиданно стали проходить мимо друг друга, даже не здороваясь.
Да что там здороваться, мы даже не кивали друг другу. Чужие люди, да и только. Как так получилось? А кто ж его знает. Я ведь тоже не поворачивалась, не кивала и не здоровалась. Наверное, в какой-то момент я предала ее. Думаю, что предала. Вернее, не столько предала, сколько изменила. Стала все меньше времени проводить с ней, все больше с другими, старшими девочками, которые учили меня быть взрослой. Они говорили:
– Что ты носишь эти уродские колготки?
– А что в них уродского? – удивлялась я, но через какое-то короткое время понимала, что да, колготки уродские, и переставала их носить.
А Ленка нет. Ленка не покупала тонкие капроновые колготки, потому что они были слишком дороги. Я предлагала ей свои, но она не брала. Она была гордой. К сожалению. Она предпочитала просто больше не гулять вместе со мной по улицам. Так мы стали меньше проводить времени вместе. Потом я начала краситься, потом заинтересовалась женскими журналами, где обсуждалось уже на профессиональном уровне, что можно делать, носить и думать, а что нет. Ленка в это время занималась совсем другими вещами. Она увлеклась лошадьми и круглыми сутками обихаживала их на конюшне в пригороде. От нее всегда пахло стружками и еще чем-то похожим на бабулин хлев. Потом я страдала от скуки, потому что не поступила с первого раза в институт, а Ленка уже несколько лет как училась в ветеринарном училище. Мы не созванивались. Дружба, без которой, казалось, невозможно было обойтись, рассыпалась сама собой без единого выстрела. Зачахла, как цветок без полива. И мне до сих пор кажется, что если бы я делала больше, чем я делала (а я практически ничего не делала), мы могли бы быть вместе долгие годы. И это бы меня радовало гораздо больше. Потому что сейчас, после того как я официально готовилась вступить в брак с Петечкой, мне больше всего на свете хотелось, чтобы рядом со мной посидела и помолчала она, Ленка.
– И что мне делать? – спросила я у нее.
Она бы улыбнулась, пожала плечами, а потом бы я принялась трещать без умолку о том, что я чувствую, чего мне хочется (и кого), а чего мне не хочется совершенно (и кого).
– Что хочешь, то и делай. А на других наплюй – это же твоя жизнь, – подвела бы Ленка итог.
И тогда бы я с чистой совестью такого бы нагородила! Ой, чего бы я нагородила! Боюсь даже представить, но замужем бы я точно не оказалась. Однако обломись. Никто мне этого не скажет. Ленку я не видела много лет, а Света единственная женщина, с которой я сейчас имела возможность посоветоваться и просто поговорить, говорила и советовала ровно обратное тому, что я хотела слышать. И вообще, мне, может, всего и надо было, что самой потрещать. Я сама для себя проговорила, разложила бы все по полочкам, навела чистоту и ясность в голове, а потом просто сделала бы все, что душа пожелает. А со Светой мне приходилось больше молчать и слушать. Рассудительная, здравомыслящая Света не давала мне и слова вставить.
54 
