Особенно,... 
25 
Нет, надо вставать. Несмотря на головную боль. Вон, за окном темнеет уже. Иначе раздумаешься – себе же хуже сделаешь. А если еще и анализировать свое вчерашнее поведение начнешь… Нет, лучше не надо. Лучше не думать, что это с ней вчера случилось – после коктейля и долгого случайного поцелуя. Опять любви, что ли, захотелось? Как говорится, на уровне подсознательного? О господи… А сама, сама-то она любить умеет, чтоб хотеть ее для себя? Сама-то она в себе такие способности чувствует? Или тоже судьбой на этот счет обделена? Вот проверить бы, да случая такого не представляется. Нет, сестер своих, Томочку и Вику, она любит, конечно, совершенно определенно любит… А обиды детские – скажите, у кого их нет? Ну, бывала Томочка иногда совсем несносной, выплескивала на нее накопившуюся душевную усталость, именуемую раздражением, и очень, надо сказать, метко выплескивала – Соне казалось, что принимала она в себя Томочкино раздражение все до капельки. Бывают такие удобные контейнеры для мусора, знаете ли. Все в себя принимают. Так и сама виновата! Всегда ж так и происходит – думаешь, что тебе сейчас хорошую оценку выставят за слишком покладистое, слишком уступчивое поведение, по головке за него погладят, а происходит все совершенно наоборот. Чем больше стараешься, тем большая порция раздражения в твой мусорный контейнер летит. Нет, нельзя, нельзя любовь таким образом выслужить…
Тут как тут, будто ждал подходящего случая, явился ей в память бывший Викин приятель, Игнат, который ее циклоидом когда-то обозвал. Вообще, он интересную тогда версию насчет глобальной человеческой способности к любви выдвинул… Свою, собственную. Говорил, что из этого вопроса – есть любовь, нет любви – человечество давно уже будто бы выкарабкалось. То есть вполне благополучно для себя взяло и попутало способность к любви с обыкновенной пресловутой оценкой. То есть многие уверены, что искренне любят, а на самом деле – просто оценивают интересующего их субъекта. У нее, у оценки-то, всяких обманных граней-оттенков вполне достаточно – она может быть злой, любопытной, болезненной, снисходительной, добродушной, испуганной, приспосабливающейся, потребительски пристраивающей вожделенный субъект к себе… А любовь – она вообще от всяких оценок шарахается, она просто так течет, в никуда. Ей определенный конкретный субъект и не нужен вовсе. Но когда ее, матушки первородной, в организме просто не заложено – чему в таком случае там течь-то? Вот и приходит на помощь оценка. Необходимость внутренняя – всех окружающих диагностировать. Многие ее просто не замечают, искренне думают, что они так любят… Что ж, может, и прав он где-то. Умный был у Вики парень. Тот самый Игнат, который был очень похож на Алешеньку Карамазова! Жаль, что Вика им пренебрегла. Сказала – с ним кашу не сваришь. Кроме ума, у него вроде и нет ничего больше. А потом этот Вадим появился, и все так быстро со свадьбой закрутилось-завертелось… В общем, оценку Вадим получил у Вики более высокую, чем Игнат. А любовью и не пахло даже.
Оценка оценкой, а голосок-то у нее в телефонной трубке очень уж грустно звучит… Можно сказать, отчаянно даже звучит. Будто она с трудом слезы сдерживает. Господи, она ж собиралась Вике как раз сегодня звонить! Вика ж не знает, что Томочка ее сюда переселила, в квартиру Анны Илларионовны. Звонит, наверное, и трубку бросает. С Томочкой-то она вроде как в ссоре… Нет, надо прямо сейчас и позвонить! Надо немедленно встать, принять душ, попить кофе и пойти к соседям – напроситься с этим междугородним звонком. Здесь, в этой квартире, телефона нет. Не любила отчего-то покойная Анна Илларионовна телефонов. Такая вот странность была у старушки…
Сев на постели, она осторожно повертела туда-сюда головой, будто проверяя, не атрофировалась ли она от долгого похмельного «вылеживания». Голова была на месте, и даже болеть стала, как ей показалось, меньше. Сейчас только встать осталось. Ну да это ничего, это уже полегче пойдет…
Чашка наспех сваренного горячего кофе показалась ей настоящим нектаром. Бальзамом. Целитель ной амброзией. Она вообще очень любила кофе – и запах его любила, и вкус. Правда, Томочка на кофе всегда экономить старалась, покупала самый дешевый, который и кофе-то называться не имел никакого морального права. Настоящий кофе, молотый и сваренный по всем правилам, она пила всегда только здесь, у Анны Илларионовны. Та тоже была кофеманка заядлая и, несмотря на критически-возрастные перепады давления, не могла отказать себе в маленьком утреннем удовольствии. И Соню к этому удовольствию пристрастила – она к ней последние три года почти каждый день сюда вместо Томочки приезжала… Томочка, если честно, давно на эту свою должностную обязанность в лице Анны Илларионовны рукой махнула, хоть и обещала ей старушка, что квартиру в наследство оставит. Сердилась Томочка на нее. Вроде того – раз обещала, так оформляй завещание да и помирай быстрее, чего с этим делом тянуть-то! Лишь после того, как Анне Илларионовне в одночасье совсем худо стало, Томочка подсуетилась и нотариуса к ней привела. А ей, Соне, бедную Анну Илларионовну жалко было по-настоящему, хоть и не особо старушка была с ней приветливой. Не умела она быть приветливой, всю жизнь одна прожила. Привыкла, наверное. Они даже кофе всегда пили молча. Как говорила Томочка – собрались две нелюдимки…
25 
