27 
Резво хватанув со стола мобильник, она набрала Сашу, в ожидании его голоса улыбнулась заранее. Ждать, однако, пришлось долго. Наконец трубка раскололась его быстрым говорком:
– Натусь, говори быстрее, что там у тебя, мне страшно некогда!
– Саш, может, мы прямо сегодня на дачу поедем? Пятница же, короткий день!
– Нет, не получится. Завтра с утра отправимся, как и договаривались.
– Саш, ну почему-у-у? – капризным голоском маленькой девочки потянула Наташа. – Ну давай лучше сегодня…
– Натусь, ты извини, я больше не могу разговаривать. Я на минуту с совещания выскочил. У нас тут аврал… И вообще, я сегодня поздно домой приеду, ты не жди. Да, чуть не забыл! Катька звонила, она тоже с нами на дачу просится. Так что завтра утром за ней заедем, хорошо?
– Конечно. Куда ж от твоей сестрицы денешься.
– Нет, ну если ты против…
– Да не против я! Когда это я была против?!
– Все, Натусь. Я отключаюсь. Целую.
– И я тебя тоже… целую… – грустно промямлила она уже на фоне льющихся из трубки коротких гудков.
Отбросив от себя телефон, вздохнула, прикусила слегка губу. Катька, значит. Опять Катька. Нет, все-таки, перефразируя гениального киноактера, замуж надо выходить за сироту. Хотя, если по большому счету, то Бога гневить не стоит – неплохо она относилась к своей золовке, и даже немного с ней дружила по необходимости. А куда денешься? Она ж родственница. Легкомысленная, незамужняя, с ребенком. И старая пословица «лучше пятеро свекровок, чем золовушка одна» к ней ни с какого боку отношения не имела. Тем более свекрови у нее не было – мама Саши и Катьки умерла в тот год, когда родилась Тонечка. С тех пор Катька прилепилась к ним намертво, с удовольствием разрешая старшему брату о себе заботиться. Правда, иногда эта сверхзабота немного раздражала, потому как прямиком ложилась на такую же по отношению к ним Катькину эгоистическую сверхтребовательность, но и долго сердиться на нее тоже было невозможно. Как можно на нее сердиться, на дурочку, искреннюю, наивную и по-женски абсолютно неустроенную?
– Наташа, у тебя какие-то неприятности?
Голос Анны прозвучал так, будто принесло его из другого пространства. Она даже вздрогнула от неожиданности, спешно выползая из своих неторопливых мыслей. Забыла совсем, что теперь не одна в кабинете находится. Черт, надо привыкать как-то. И принесло же ее, эту Анну, на ее бедную голову! Теперь и за лицом следить надо. Интересно, а какое у нее бывает лицо, когда она выпадает из реальной жизни и в свою писанину проваливается? Смешное?
Глупое? А может, слишком уж сосредоточенное? Саша, например, говорит, что слышит, как она в это время бормочет что-то невразумительное… Не хватает еще и при Анне теперь что-нибудь лишнее забормотать!
– Нет, что ты, – улыбнулась она ей чересчур, наверное, вежливо. – У меня все в полном порядке. Завтра на дачу еду с мужем и его сестренкой.
– Хорошо. Дача – это хорошо. Счастливая ты.
– Ну что, Анна, будем собираться? Рабочий день, слава богу, закончился. Какой длинный был день, хоть и пятница.
– Да. Мне тоже он показался длинным.
– Тогда до понедельника?
– Наташа, а может, мы… посидим с тобой где-нибудь? Там, за углом, кафе есть хорошее…
– Извини, я тороплюсь. Как-нибудь в другой раз.
– Очень жаль…
– Мне тоже. До свидания, Анна. Счастливого тебе уик-энда.
Выскочив на крыльцо, она чуть ли не бегом припустила к автобусной остановке, словно боялась, что Анна настигнет ее и на воле. И без того ей казалось, будто она дышит ей в затылок.
Дом в Липатьевском переулке, где обосновалось их «бабье царство», утопал в тополином пуху по самую маковку. До здешних деревьев рука яростных жилищно-коммунальных служак отчего-то не дотягивалась, и они росли себе ввысь и вширь, как в диком лесу, играя кружевом светотени на стенах старых домов, на асфальте, упиваясь игрой ветра в огромных кронах. Красота! И двор у них тоже был красивый, весь заросший дикими яблонями, черемухой и кустами шиповника. Таечка, помнится, целое ведро шиповника этого набирала, потом сушила на балконе, а зимой впихивала в нее темно-коричневый пряный отвар как панацею от всех гриппов-ангин и приговаривала при этом ласково: «Пей, Наташичка, пей, это митамин такой, шибко важный». Хм… Вспомнилось же! А слово какое смешное – митамин… Надо запомнить…
Квартира встретила ее непривычной тишиной. Скрипнула рассохшаяся паркетина в прихожей, чуть шевельнулась кисточка бахромы бабушкиной шали, небрежно брошенной на спинку кресла, осколок солнечного луча приник к хрустальной вазе в буфете, как в долгом прощальном поцелуе. А в углу – комок тополиного пуха, легкий жалкий пленник, ждущий неминуемой расправы. Наташа присела в кресло, провела рукой по бабушкиной шали, сложив губы трубочкой, слегка подула в сторону белого живого комка, и он затрепетал в легкой панике, метнувшись под ноги старинного дубового буфета. Все это хорошо, конечно, и вставать из бабушкиного кресла совсем не хочется. Но что делать – надо, помолясь, приступать к исполнению родственного долга. А может, Таечка спит и обязательное общение на сегодня не состоится?
27 
