Есть любовь и сильная, но любителей клубнички ждет разочарование
31 
В коридоре уже слышался наигранный, нарочито веселый голос Инны:
– Ой, а у нас что, Мышонок в гостях, да? Вон сумка ее лежит, вон туфли... Мышонок, ты где? Ау-у-у...
– Да, это я в гостях... – выходя из ванной, столкнулась она нос к носу с Инной.
– Мышь, что это с тобой? – глядя на нее испуганно, спросила Инна, с ужасом округлив глаза. – Ты что, пила, что ли? Он заставил тебя выпить?
– Да, я выпила... А потом мне плохо стало... Ты же знаешь, я совсем не могу пить! – отводя глаза и держась за стену, бормотала Маша.
– Мышь, может, ты приляжешь пока?
– Нет, Инна, я домой поеду...
– Да куда домой, на тебе лица нет!
– Ничего, мне дома лучше будет.
– Да погоди, куда ты поедешь! – пыталась остановить ее Инна, глядя, как Маша старается изо всех сил попасть ногой в туфлю. – Сейчас я тебя отвезу, я же обещала!
– Нет, не надо, я машину поймаю... – уже в дверях пробормотала Маша не оборачиваясь.
Выйдя на улицу, она жадно глотнула свежего воздуха, но легче не стало. Вязкая и муторная тошнота не отпускала, все тело противно тряслось как в лихорадке. Она быстро поймала машину, назвала адрес, съежилась на заднем сиденье.
– Только поскорее, пожалуйста, если можно... – жалобно попросила она водителя, пожилого крепкого мужика в клетчатой старой рубахе.
– Плохо тебе, дочка? Может, в больницу отвезти? – озабоченно обернулся мужик, подозрительно вглядываясь в ее лицо.
– Нет-нет, все в порядке, просто я тороплюсь...
Открыв своим ключом дверь, Маша, не раздеваясь, прошла в ванную, не замечая удивленного Варькиного лица и не отвечая на ее вопросы. Долго лежала в горячей, пахнущей зеленым яблоком мыльной пене, закрыв глаза и впитывая в себя благодатное тепло. Странное дело: ей казалось, что чем больше согревается ее тело, тем больше мерзнет душа. Пусто было внутри и холодно, будто вытекло из нее что-то в ларионовской постели, оставив после себя не заполненное ничем пространство. «Это из меня любовь ушла... – вдруг подумала Маша. – Обиделась и ушла... А может, тоже свернулась в твердый холодный комочек и ждет своего часа, чтобы вновь раскрыться, наполнить душу прежней радостью... Скорее бы уж, иначе с этой пустотой мне долго не протянуть!»
– Мам, у тебя все в порядке? – осторожно постучав в дверь ванной, тихо спросила Варька. – Тебе ничего не нужно?
– Нет, Варюша, я сейчас выйду...
С трудом вытащив непослушное тело из приятного тепла, Маша вышла из ванной и, не снимая толстого махрового халата, с тюрбаном из полотенца на голове плюхнулась в постель, укрывшись двумя одеялами.
Ее снова знобило. Не помог принесенный испуганной Варькой обжигающий чай, не помогла и грелка, заботливо подсунутая ей под ноги дочерью. Пришел с работы припозднившийся Семен, постоял над ней растерянно, подоткнул одеяла, повздыхал сочувственно.
– Пап, может, «скорую» вызовем? Она вся дрожит как в лихорадке! Я боюсь!
– Нет, Варенька, не надо! Я простыла немного, завтра отлежусь, не пойду на работу, и все пройдет!
– Маш, у тебя что-то случилось? Неприятности, что ль, какие? – присев на корточки рядом с кроватью, спросил Семен.
– Потом, Сема, все потом... – только и успела сказать Маша, проваливаясь в глубокий обморочный сон.
– Во сколько она пришла с работы? – допрашивал Семен Варьку на кухне, вертя в руках кружку с остывшим чаем.
– Да поздно пришла, взбудораженная вся какая-то, целый час в ванной пробыла... – с тревогой докладывала ему Варька.
– Ты вот что, дочь... Я завтра рано на работу уйду, а ты сиди дома, никуда не уходи, пока мама не проснется. И пусть спит подольше. Будут звонить – все равно не буди. Болеет, мол, и все тут... Если что – мне звони на мобильный, я приеду. Поняла?
– Да, пап, все сделаю, ты не волнуйся...
Он долго не мог уснуть, ворочался на своей кровати, замирал, прислушиваясь к тихому Машиному дыханию. «Загуляла моя баба, наверное... – решил Семен, глядя в темный провал окна, грустно моргая рыжими ресницами. – Разглядел-таки кто-то ее красоту. Ну да и ничего, один-то раз и можно... Не понимает еще, что от добра добра не ищут... Ничего, все пройдет, все образуется...»
Маша проснулась от пляшущего по ее лицу яркого солнечного луча, просочившегося в комнату сквозь неплотно задернутые портьеры.
Открыла глаза, по привычке бросив взгляд на большие настенные часы.
«Уже половина двенадцатого... Я так долго никогда не спала», – подумала равнодушно, переворачиваясь на другой бок. Вставать не хотелось. Не хотелось думать, вспоминать, ворошить все произошедшее с ней накануне, даже жить не хотелось. Ощущение внутренней пустоты, казалось, выросло за ночь до огромных размеров, заполнило ее всю, вытеснило мысли и чувства, оставив лишь тоскливое равнодушие да невыносимую душевную маетность. «Лучше бы уж голова болела, как вчера, – подумала Маша. – Я бы хоть на боль отвлеклась...»
31 
