40 
Сумочку было жалко. Панюков шагнул в озеро, забрел в него по колено, выловил подарок и вылил из него воду…
«Что с тобой?» – опешил Вова при виде Панюкова в мокрых брюках и в разбухших от воды ботинках – с репьями в голове, с тоскливым тусклым светом в глазах. Панюков и не хотел, а рассказал, что с ним приключилось. Помолчав веско, Вова рассудил: «Ты правильно сделал, что сумочку не выбросил. Саня тебя, я в этом полностью уверен, не обманывает, а сумочку ты высушишь, и будет она как новая. А то, что этот гад подкоп копает, тут ты будь спокоен: еще как копает. – Вова снова веско помолчал, потом спросил: – Говоришь, хохотала?»
«Вовсю», – подтвердил Панюков.
«Вот это вот – погано, – сказал Вова. – Она – неосторожная. Раз “ха-ха!”, два “ха-ха!”, а на третий не заметит, как попалась. И кстати: а зачем она была в Пытавине?»
«Не знаю я и не хочу я знать, – гордо сказал Панюков. – Зато я знаю, что я сделаю. Я завтра же опять туда поеду. Найду там этого коровьего айболита и разъясню ему… Так разъясню, что ему нечем будет больше подкопы копать».
«А толку? – строго спросил Вова. – Он на тебя бумагу накатает и сам себе напишет справку о телесных повреждениях. Ты – сядешь, а он – вот он! – тут как тут, даже без всякого подкопа».
«И сяду», – отозвался Панюков снова гордо, но уже и вяло, без прежней решимости.
Остаток дня прошел в молчании. Вова задумчиво посвистывал сквозь зубы, втягивая меж ними воздух, как если б зубы ныли, и лишь за ужином свист оборвал.
«Ну? – сразу спросил его Панюков. – Что ты мне посоветуешь?»
«Ясно одно, – ответил Вова. – Эти подкопы надо прекратить, и чтобы раз и навсегда».
«Что мне ему сказать?»
«С ним вообще не нужно разговаривать. А твоя Саня должна знать, что она – только твоя и ничья больше».
«Она и знает».
«Ты уверен?»
«Конечно, знает, если за меня идет».
Вова напомнил: «Идет-то идет, да не пошла еще. – И со значением сказал: – Чтобы она без разговоров, точно знала, что она твоя, ей нужно точно стать твоей».
«Как это – точно? – сперва не понял Панюков, и – понял. Даже картошкой поперхнулся. Откашлялся и пояснил: – Нельзя! У нас с ней уговор. Мы с нею даже не…» – хотел сказать «не целовались», но не сумел сказать, только руками замахал.
«Я что, не понимаю? – сказал Вова сочувственно, – я все отлично понимаю; махать тут на меня руками нечего. Им всем такие уговоры нравятся: чтобы все было строго, по-серьезному. Они так говорят. Только на самом деле им другое нравится».
«Она не просто говорит, – сказал Панюков, – она и про себя такая».
«Не знаю, может, и такая, да только хновская. Ты что, не знаешь хновских девок? Их мы еще до армии с тобою знали, и после армии их знали; мы еще как их знали!..»
«Это было другое», – упрямился Панюков.
«Другое – не другое, но чего ты так боишься? Она обидится для вида, может, и в морду тебе даст, зато потом спасибо скажет и, главное, уже не будет на чужие шутки хохотать и попадаться…»
Панюков промолчал.
На другой день поехал в Селихново. Прежде чем показаться Сане, выстоял долгую очередь за бутылкой сладкого вина «Кагор». Саня, в тот день мывшая полы в конторе, ему обрадовалась, но «Кагору» удивилась.
«Сегодня день у нас такой, – загадочно сказал ей Панюков. – Такой особенный, что можно нам и выпить по глоточку. Так что бросай пока ведро и тряпку; едем в Сагачи».
Саня доверчиво послушалась и, не домыв полы, поехала с ним в Сагачи.
Издалека увидев их, идущих с остановки, Вова навстречу не пошел, лишь помахал рукой и поспешил скрыться в теплице. Как только дошли до калитки, Панюков чинным жестом пригласил Саню войти в дом. Саня вошла едва ли не на цыпочках.
«Это тебе», – сказал ей в доме Панюков, вручая сумочку.
«Ох, бежевая!» – с восторгом выдохнула Саня.
«Там подкладка немного влажная, – сказал Панюков, – но ты не обращай внимания, подсохнет. Это я с ней вчера под дождь попал…»
Он замолк, испугавшись, что Саня вспомнит: вчера не было дождя, – но Саня не вспомнила. Вертела сумочку в руках, разглядывала ее со всех сторон, мяла хозяйски пальцами ее искусственную кожу, поглаживала ладошкой…
Сели за стол друг против друга. Панюков вынул из бутылки полупрозрачную капроновую пробку, разлил «Кагор» в две чайных чашки. Саня вино чуть пригубила, сказала: «Вкусно». Панюков выпил свою чашку в два глотка. Голова его с отвычки сразу загудела и набухла жарким пламенем, как печь, в которой при хорошей тяге занялись дрова.
40 
