25 
— Ты это всем говоришь? — спрашиваю я. — Ты всех просишь ездить поосторожней?
Она отрицательно мотает головой:
— Очень мало кого. Почти что никого.
Очень редко когда прошу.
— Но меня ты же попросила ездить поосторожней?
— Да.
Попросила меня и помнит об этом. Драматическое признание. Это звучит драматически. Она попросила меня ездить поосторожней, и признает это, и помнит. Она попросила ездить осторожно, и я ехал осторожнее, чем всегда. Ей не все равно, и мне не все равно, что ей не все равно, и вследствие этого между нами возникли определенные отношения, и вода хлынула каскадом, как только я признался себе, что между нами возникли отношения, какие-никакие, но ведь отношения, и все пространство заполнилось вдруг водой, меня охватывает паника, меня надо спасать, и она меня спасет, потому что она умеет плавать и у нее есть такой продолговатый оранжевый спасательный круг, которым пользуется береговая охрана в Калифорнии, чтобы спасать людей, а я уже потерял сознание, и последнее, что я запомнил, — это как меня подхватили ее сильные руки, а я такой беспомощный и весь мокрый, как мышь, как бывает «Афтенпостен» у меры по утрам, я — слабый, мокрый и обессилевший от испуга, а она такая уверенная, и сухая, и здравомыслящая, и она меня спасает. По-настоящему все должно было бы случиться наоборот, это я должен был быть сухим и здравомыслящим, брошюроподобным, а она — мокрой, бестолковой и перепуганной, но все есть как есть и не может быть иначе, поскольку что есть, то есть, а раз есть, то не может одновременно не быть в линейном мире, который в графическом выражении строится слева направо? Об этом и думать нечего, поскольку это невозможно. Сейчас мы сосредоточимся на том, что возможно, а то, что невозможно, рассмотрим лучше в другой раз. Если отвлечься от лишнего, то сухие факты говорят, что между нами образовались своего рода отношения, что вода подымается и я охвачен паникой, потому что с водой у меня напряженные отношения, и отношения — это вода, вода их размывает, с течем тем времени, и время — тоже вода, а вовсе не деньги, как многие думают, с деньгами время не имеет ничего общего, зато с водой имеет, а у меня нет времени затевать какие-то отношения, потому что мне надо писать о Финляндии, об этой прекрасной стране, о которой я ничегошеньки не знаю, но которая, по моему предположению, повсеместно охвачена мобильной телефонной связью, и я ведь одинокий человек, я сам выбрал одиночество, но если ей не все равно и мне не все равно, что ей не все равно, значит, между нами есть отношения — хотя для них нет ни времени, ни повода, они есть, и она спасает меня от водной пучины, сильной своей рукой — временно, как нужно отмстить, — потому что никого нельзя спасти раз и навсегда, можно только купить отсрочку, под конец вода все равно останется победителем, но на этот раз она спасает меня, кто бы она ни была.
Я лежу в доме на диване, в задней комнатке домика на краю автомобильной площадки; должно быть, я немного поспал; может быть, свалился на пол, — не помню, как и что случилось, но, как бы там ни было, это говорит в мою пользу, думаю я; со мной редко случается что-то такое, что говорило бы в мою пользу, так что непонятно, с какой стати я тут лежу на чужом диване, в чужой комнате, не в состоянии вспомнить, что такое со мной случилось, говорящее в мою пользу. Очевидно, я потерял лицо, думаю я; если так, то хорошо, что я не японец или не финн, иначе я бы, наверное, пустил себе пулю в лоб, как только проснулся; даже представить невозможно, что вот я потерял лицо, не глядя вытащил пистолет и прострелил себе голову; но я-то норвежец; мы, норвежцы, тоже не любим терять лицо, но все же не принимаем это так близко к сердцу, как восточные народы, нам это не нравится, но мы от этого не стреляемся, мы только замыкаемся в себе и отправляемся в одиночестве бродить по лесу, иногда мы так бродим несколько дней, и все-таки это лучше, чем застрелиться, думаю я. Сейчас надо встать и уйти в лес, надо переходить случившееся, избыть в ходьбе унижение, мне надо переходить потерю лица; я пытаюсь встать и тут замечаю, что кто-то укрыл шерстяным одеялом, кто-то обо мне позаботился и незаметно укрыл одеялом; я вылезаю из-под одеяла и откладываю его в сторону, начинаю вставать, но на меня нахлынула такая усталость, а тут входит она, та самая, кто бы она ни была, и спрашивает, проснулся ли я. Да, проснулся; я тут, должно быть, немного вздремнул, говорю я. Да, ты поспал, говорит она. Это, наверное, оттого, что я провел ночь в лесу. Конечно оттого, говорит она. Но я подумал, что мне пора идти, говорю я; но она, кажется, не согласна, что мне пора; она говорит, чтобы я еще немножко полежал, и я тоже подумал, почему бы, правда, не полежать; раз она говорит, чтобы я еще полежал, наверное, она права; и она снова уходит, потому что там кто-то пришел забирать свою машину и ей надо набрать номер его машины и выдать ему жетон, а я пока уж лучше полежу. В лесу-то я и раньше бывал, лес я достаточно повидал, так что лучше я полежу и повспоминаю, как я раньше ходил в лес; иногда я подолгу бродил в лесу, ходил в дальние походы, но лучше так, чем стреляться, подумалось мне снова, и гораздо лучше, чем втыкать себе в живот нож и потом его поворачивать; это поворачивание ножа вызвало у меня, как я заметил, особенно неприятное ощущение. Как будто мало было пырнуть себя ножом! Так нет же, этим японцам — вот ненормальные! — требуется еще, чтобы этим ножом как следует пошуровали туда и сюда.
25 
