Последние отзывы

  167  

Чумазенький и лохматый связист в очередной раз фыркнул и залился колючим мелким хохотком.

– Все! Я хренею! Пусть расскажет лучше, как его брали, папуас драный, чурка недоделанная…

Взяла, оказывается, грустного урюка милиция. И урюк с перепугу (боялся, что вещи на нем ворованные) побежал. И даже ударил одного милиционера. Да и второго потом тоже ударил. Сопротивление оказал. Так боялся, что вещи ворованные.

– Лепит – хрен знает что! – сиял связист маленькими глазками меж рыжеватых косм. – Хоть бы думал, что лепить! Да что ему думать? Голова-то – одна кость! Дисбат тебе, милый. Еще два годика. Деды, небось, в части драли?

Веселый урюк перевел. Грустный закивал быстро, прикрыв глаза, и зачмокал губами. А потом вдруг бессвязно залопотал про семью, что он старший, и еще что-то про зеленые долины и орла в небе или вверху, потом про мать, много и всякого про мать разного, а потом веселый урюк устал переводить и бросил, а тот все еще говорил быстро и тонко, блестя в сумраке маленькими, до крика грустными глазками, налитыми болью, и черными, как смола, а урюк-переводчнк самодовольно пояснял кому-то:

– Что-о? Нэ, ет нэ нашш. Эт тадшик, а мы узбеки. Ты разве разницу не видишь? Он же черний! Охрюнел, что ли. – Он так и говорил: «Охрюнел, что ли?»

Вдруг белобровый курсант аккуратно выговорил:

– А марку машины, в которой тебя увозили, ты не помнишь? Ну, с базара.

Забастовавший было урюк-весельчак перевел.

Чмошный чурка коротко ответил-отрубил.

Марку машины он не помнит. Нет, вообще он в марках разбирается. Но эту не запомнил. Внимания не обратил.

– Им, чуркам, один хрен – водка или пулемет, лишь бы с ног валило, – фыркнул связист, – Вот так и живут: раз с гор за солью спустился, а его схватили – и в армию.

– А сам ты где служил? – поинтересовался у него один из чурок.

– Я с Тюмени. С болот. Я такую службу видал.

Он весело крутил головой, с удовольствием ощущая себя в центре внимания, и коротко фыркал от этого удовольствия, потряхивая головой.

– Долго ты?.. – участливо спросил я.

– Второй день – а я уже в Москве. И учти – я сам сдался. Сам. У меня нервы не в порядке. И до армии так было, да-да, было, – сиял он ярче лампочки болезненным неприятным светом. – По ночам сны там всякие разные… А в армии в течение и ходе службы это ухудшилось, обострилось, вот – обострилось. И до такой меры, ну, степени, что уже не могу я достойно нести ратный долг перед Родиной по охране рубежей нашей священной Родины. Да и преступно это было бы скрывать. Я по месту службы обращался к начальству, оно заботы не проявило, не почесалось, а я – оп! – и в столице. И папаня мой уже здесь, в гостинице, случайным проездом, и вина у него хватает. Из Молдавии мы. С теплых мест. И Тюмень! Хы-ы!

Он быстро оглядывался на честно пытающихся что-то понять изумленных урюков, раскатавших варежки и забывших моргать, и только повторял все, важно пофыркивая:

– Все чинно. Все чики-чики. Тока сны, придумать, долго ли, сны эти, – и подмигивал: знаем, дескать, об чем всякие такие разные сны бывают.

– А старослужащие, – опять открыл рот курсант, опрятный и держащий строгую фуру только на отлете, чтобы не замарать невзначай. – А старослужащие вас не трогали? В части вашей?

Связист замер, поднял лицо и с медленно-тягучей ненавистью выжал из себя, дрогнув щекой:

– Трогать можно… девку за сиськи. Деды нас гасили. Непонятно? Это когда… когда десять одного в туалете, ногами, всем… это когда… Голым… По казарме… Ночью маршируешь. Когда каждой твари обязан. Это когда… каждый день. Каждый день! – Он задохнулся и посмотрел под ноги, а потом вскинул лицо и тихо, но совершенно спокойно уже сказал:

– Так что, если меня не комиссуют – а меня обязательно комиссуют, – но если нет, а переведут в другую часть… Это ведь будет не сразу: недели четыре я по комиссиям и диспансерам прокантуюсь – это точно, а там уж до приказа рукой подать. Я после приказа духам шороху дам. Я всласть позверствую! Ученый.

– Как же это так? – Курсант все так говорил, холодно и равнодушно, – нравился он мне чем-то.

– А так. Раз нас, значит, и мы должны. Традиции это армейские. Не могут ведь все на службу болт забить. Нужен порядок. Очередь. Кому-то ведь надо и службу тащить…

– А если война… – улыбнулся курсант, – салабоны в бой первыми? Вперед, а то – вечером на парашу?

– Классовая борьба! – не в строчку ляпнул морячок, не поняв, о чем разговор, а молдаванин почему-то грустно добавил:

  167