175 
Обручев раздраженно хлопнул ладонью по переборке. Младший птенец тревожно вскинул голову и тут же опять уткнулся клювом в ладони Тале.
– Нет же! Нет! Не они! Ну вспомните ваш тезис о мозаике жизни, о ее калейдоскопе! Два набора стекляшек всыпали в один калейдоскоп и хорошенько встряхнули. Теперь половина высыпется, потому что места в одном калейдоскопе для них не хватит, а оставшиеся сложат причудливый узор, не похожий на те, что им предшествовали. Так кто вам, оптимистам, – слово прозвучало как ругательство, – обещал, что нам найдется в этом калейдоскопе место? Что нас не вытеснит из узора жизни другая, лучше подогнанная стекляшка, а вот так сложится узор, что нам в нем не будет прибежища, сколько ни ищи?
Никольский поднял на него твердый взгляд.
– Я полагаю, что Разлом – это научный опыт, – ответил он. – Не важно, кто его ставил. Но я полагаю, что ради опыта эти… экспериментаторы не стали бы обрекать на погибель род людской.
– А если это не опыт? – ответил Обручев так же твердо. – Если те, кто создал Разлом, точно знали, чего хотят добиться? Если прошлое возможно совмещать с настоящим, менять ход веков – не те ли, кто будет жить после нас, управляют этим течением? Не станут ли они направлять реку времени туда, куда нужно им? Обеспечивать собственное существование, переписывая историю набело?
– Ну, если нам придется потерпеть ради потомков, – философски заметил Мушкетов, – так тому и быть.
Старший геолог глянул на него с жалостью.
– Да кто вам сказал, что это наши потомки? – спросил он хрипло. – А не их?
Он указал на птенца. Троодон смотрел на него зелеными, немигающими, очень умными глазами.
Небо по-прежнему было затянуто пеленой туч. Лишь далеко впереди сквозь прорехи в облаках к океану тянулись белые полоски солнечных лучей, словно ряд мраморных колонн, подпирающих серо-свинцовую крышу мира. Но даже такое небо все равно было родным и привычным, сияние чужих звезд осталось за Гранью, за «ураганной полосой», и осознание этого заставляло матросов «Ильтиса» улыбаться невпопад.
Однако склонившийся над столом в кают-компании капитан Нергер поводов для веселья не видел.
– Мы где-то здесь. – Капитанская ладонь накрыла океанскую карту, причудливым континентом вытянувшись от Японии до Гаваев. – И пока небо не очистится, я даже не могу решить, в какую сторону нам плыть: то ли пытаться достичь Циндао, то ли продолжать спускаться к югу, к Марианнам.
– Юг… тепло… – мечтательно прогнусавили от входа.
Нергер обернулся, собираясь осадить вошедшего, но вид Леттов-Форбека заставил мрачного капитана сменить гнев на усмешку. Майор, умудрявшийся выглядеть опрятным до щегольства даже среди динозавров, сейчас был похож на карикатурного алкоголика. На нем было два свитера, горло майор закутал цветастым шарфом, поверх которого торчал лишь ярко-красный нос, а венчавший голову Форбека пробковый шлем лишь усиливал впечатление гротескности. Окончательную же точку в образе ставила бутылка красного вина, бережно прижимаемая к груди.
– Циндао тоже находится не за полярным кругом. И кстати, – добавил Шнивинд, – я знаю там одного лекаря-китайца, который избавит вас от насморка за пять минут.
– Воткнув десяток иголок? – фыркнул майор, падая на диван. – Я ведь тоже воевал в Китае, Отто, не забывайте. Мой бог, кажется, это было вечность назад, а на самом деле прошло меньше десяти лет.
– Возможно, так и есть… в каком-то смысле. – Нергер посмотрел на календарь. Пробитый в трех местах пулями, слипшийся от крови, он так и остался раскрытым на мартовской странице. – Не знаю, станет ли день Разлома началом нового летоисчисления, но уж очередную эпоху точно откроет.
– В любом случае, Карл, мы уже почти дома, не так ли? И возвращаемся cum scuto, а вы при этом отчего-то мрачны. Неужели вы не испытываете никакой радости?
– Я испытываю двойственные чувства, – после долгой паузы произнес капитан. – Мы открыли шкатулку Пандоры, нашли там целый мир – но к добру ли этот дар? Не успели мы толком ступить на новую землю, а уже хороним в ней своих мертвецов, и ладно бы, – возвысил голос Нергер, – эту дань взяли с нас одни ящеры, но нет! Если три корабля не смогли мирно ужиться в бухте, где хватило бы места сотне, что будет, когда по нашим следам двинутся эскадры дредноутов?!
«Эскадры… дредноутов…» – эхом отозвалось в голове лейтенанта Шнивинда. Стены кают-компании вдруг сдвинулись, зажимая лейтенанта цур зее в тесную коробочку… пропали китайские гравюры, шелковая роспись, череп «сороки» – и осталась только некрашеная броня дальномерного поста, далеко внизу – палуба огромного корабля, низкие серые тучи и серое море, а на горизонте, приближенный цейсовской оптикой, вытянулся дымной колонной строй таких же угловато-приземистых силуэтов. Вот чудовищные орудия внизу жарко дыхнули кордитом, черточки снарядов просверлили воздух – и там, вдали, на краю неба и воды, вспух чудовищный гриб. Скорчившийся рядом с Отто матрос радостно заорал «Хох!» и тут же осекся, увидев, как горизонт – весь, сколько хватало глаз, – затягивает багровой зарницей ответного залпа. Залпа, который – отчего-то Шнивинд знал это совершенно точно – им не суждено пережить.
175 
