А потом перегораживавший дорогу полыхающий грузовик отлетел в сторону и на его месте, окутанный облаком искр, возник… в первый момент я даже не сообразил, что это, но под лопатками похолодело от одного вида этих… вогнуто-выпуклостей. Двумя секундами позже, из леса правее дороги, ломая деревья словно спички, появилась вторая туша… и только тогда я, наконец, вспомнил!
— Всем, всем! Это «Муромцы», весь огонь — на них!
Пятьсот метров, даже чуть меньше… считай, в упор!
Тому, что по дороге пробивался, их горевшие машины мешали, по крайней мере, с выстрелом он замешкался. А второй пальнул почти сразу, и я не увидел — почувствовал, как справа от нас ударило тяжело… или транспортер или «Котенок-5», только вряд ли авровец стал бы на пехотную жестянку размениваться, ему, чтобы ее расковырять, и зенитного крупнокалиберного хватит.
Обоих «Муромцев» закрыло разрывами, по-моему, мало кто успел замениться на бронебойный, били тем, что в стволе оказалось. Я навелся на правого, дожидаясь, пока он выкатится навстречу, но секунды шли… текли, а из сизо-бурой пелены никто не появлялся… мелькнуло что-то красное… моргнул, попытался протереть глаз, забыв напрочь, что в перчатках… горит?
— Бронебойным…
— Михеев, вправо!
Я чувствовал, нет, не так — я знал, что наводчик в оставшемся «Муромце» выцеливает сейчас именно наш панцер. Ледяное такое покалывание в затылке… чужой взгляд с той стороны оптики…
— Быстрее!
Горящий грузовик подбросило метра на два, когда снаряд «Муромца» сквозь него прошел — мимо!
— Бронебойным… огонь!
Не знаю, чей снаряд ему броню проломил — наш, или еще чей-то, неважно. Неважно. Главное — его достали!
— Цель минус пять!
Я от крика наводчика похолодел. Дернулся, засек сквозь разрыв в дыму силуэт — нет, не «Муромца», хвала Господу, обычного «дятла» и не смог сдержаться — выматерился грязно, зло, нервы свои перегоревшие облегчая.
Всего их в той, встречной колонне было пять — два тяжелых панцера, три средних. Мы, кроме Вальтера Хофманна, потеряли еще одного «Волка» — они с «дятлом», похоже, заметили друг друга одновременно и одновременно же выстрелили. И попали тоже оба. Пятьсот метров — лекарствами не лечится!
Потом мы ненадолго застряли… точнее, мы ждали, пока в горящих грузовиках перестанут рваться снаряды. Ждать пришлось минут двадцать, затем мы с «Котенком-9» протаранили коридор среди груд полыхающего железа, — я лишний раз порадовался тому, что не взял с собой Стаську, очень уж четко ощущалось, что вминали в горячую дорожную пыль наши гусеницы, — и продолжили движение.
Еще через пять минут мы выкатились из леса — и едва не врезались в бодро марширующую по дороге авровскую пехотную роту. Завидев нас, они начали разбегаться — ну а мы, соответственно, начали бить вдоль дороги осколочными и пулеметным.
Удивительно, но расчет одного из пускачей, которые катили за колонной два смешных тупорылых грузовичка, успел развернуться и даже поджечь транспортер, прежде чем их самих накрыли прямым.
В общем, уйти удалось немногим, хотя справа лес был всего в двух сотнях метров от дороги.
На этот раз я успел связаться с Хенке, и через пять минут пехотинцы подвели к моему «зверику» троих «соколов»: скуластого поручика, который, кривясь, пытался зажать быстро набухающую багровым гимнастерку на предплечье, молоденького, — черт, не уверен, что этому молокососу восемнадцать исполнилось, — с картинно белокурыми вихрами паренька, погон которого я не опознал. Третьего — прапорщика, лет сорока, с пузом, выпадающим из ремня, два пехотинца под руки волокли. А он при этом выл, тонко, по-бабьи. Противно.
Когда его отпустили, прапорщик, не пытаясь удержаться на ногах, плюхнулся на колени и заныл про двух, нет, трех малых дочек. «Двадцать три года беспорочной службы по интендантской линии, вы, господин товарищ танкист, главное, прикажите своим, чтоб карабинчик мой нашли, увидите — новехонький он, не стреляный ни разу, я, как вас увидал, сразу подальше отбросил…», короче, понес, захлебываясь при этом в собственных соплях, такую херню… даже конвоиры — и те от него шарахнулись. С тем же брезгливым выражением на лицах, что и собственные его однополчане.
У меня рука сама дернулась к кобуре — настолько противно было глядеть на эту мразь, да и почти наверняка, не знал он, не мог знать ничего толкового. Если даже не понял, кретин, что не к синим попал…