149 
– Вы его нашли?
Выдержка стала изменять капитану:
– А какая тебе разница?
Банкир промолчал.
– Ты знаешь, кто я? – спросил Свинец.
– Да.
– И кто я, по-твоему?
– Сотрудник милиции.
– Правильно. Я – мент. Я всю жизнь общаюсь с ворами и бандитами. Часто бываю в тюрьмах. Ты вот, банкир, знаешь, каких людей в тюрьмах называют «гады»?
– Примерно, – осторожно ответил банкир.
– Вот представь себе, банкир: живет в камере такой гад и ведет себя тихо. Соседи знают, что он – гад, и с ним не общаются. Потому что – западло. Он сам по себе, остальные сами по себе. Его под шконку определяют, и он там сидит. Тихо. Но бывает по-другому, банкир. Бывает, что никто не знает про гада, что он – гад. Он вместе со всеми спит, чифирит и телевизор смотрит… Интересно рассказываю?
– Я не понимаю, к чему…
Капитан перехватил телефон поудобнее. Подсохла кровь на пальцах – они прилипли к трубке и меж собой склеились.
– Сейчас поймешь. Постепенно – ты слушаешь меня, банкир? – постепенно этот гад поднимает голову. То есть ему надоедает маскироваться под порядочного, и он начинает действовать. Совершать свои гадские поступки. А остальные, его сокамерники, наблюдают – и молчат. Не хотят связываться. Или – боятся. Гад орудует – а они отворачиваются… Делают вид, что ничего не происходит… Понимаешь, банкир, о чем я?
– Да.
– Знаешь, как говорят в тюрьме про таких?
– Нет.
– Про них, банкир, говорят так: ВИДЕЛ, ЗНАЛ И МОЛЧАЛ – ТЫ ТАКОЙ ЖЕ.
Капитан подождал ответа – вдруг банкир Знайка найдет, что возразить? – но банкир не возразил. Отключился.
9. Трактористы forever
Поздний рассвет открыл взору людей совсем другой мир. Исчезло все грязное, серое, уродливое. Все, что еще вчера раздражало глаз и отвращало, – теперь оказалось надежно упрятано под миллиардами девственно чистых хрусталин.
Рано утром капитан кое-как справился с самым неприятным – приехал к жене погибшего Матвеева и сообщил. Пробубнил что-то успокаивающее, велел явиться на Петровку, чтоб дать свидетельские показания, и поспешно сбежал. Рассказать жене о смерти мужа – все равно что чуть-чуть убить себя.
Все-таки проклятая у меня работа. Брошу все. Пойду в трактористы. Хозяйство заведу. Женюсь. Детей наделаю. Как отец: двух пацанов сразу, а третьего через пару годов. И дочку еще.
Убивать буду – только кур. По праздникам.
Ехать за город по дороге, превратившейся в каток, после бессонной ночи, пусть и на полноприводном автомобиле производства Наиглавнейшей моторной компании, показалось капитану безумием. Он добрался до Павелецкого вокзала, бросил машину, сел в полупустой вагон. Когда поезд миновал пригороды и глазам открылись бесконечные белые равнины, капитану полегчало. Подняв воротник бушлата, он вжался в угол скамьи и уснул.
Давным-давно приучивший себя к самоконтролю, он проснулся за минуту до прибытия на свою станцию. Называлась она, между прочим, Богатищево. Здешние деревни все, как одна, носили имена уютные и солидные, – безусловно, во времена появления этих имен люди тут жили обильно и спокойно. Впрочем, имелась деревня Косяево, но это не портило общей картины. Должно же быть среди селений Мягкое, Глубокое, Богатищево и Серебряные Пруды хоть какое-нибудь Косяево.
Кроме московского капитана, на щербатый бетон платформы сошел всего один человек: миниатюрная старуха в залатанном, подпоясанном бечевой китайском пуховике с огромным рюкзаком за плечами. Она бодро подпрыгнула, удобнее устраивая свой груз на спине, и стрельнула в капитана молодым глазом веселой ведьмы. Догоню, подумал сыщик, свежий после крепкого железнодорожного сна. Догоню, помогу дотащить поклажу. Я ж местный – вдруг она меня даже и вспомнит… Поговорим… Он прибавил ход, но бабка вдруг зашагала по тропинке меж кривоватыми березами невероятно резво, и шаг ее был ловок и точен. Капитан отстал. Дышал носом, жмурился на постреливающее сквозь ветви полуденное солнце. Не греет, зато светит – и то хорошо.
Федот был дома. В одном исподнем сидел на кухне. Мирно выпивал и закусывал.
– Прибыл? – осведомился он, мощно прочесав грудь.
– Ну.
– Садись.
– Где твой трактор?
– Отдыхает. И я с ним тоже. Вишь – сижу, снегопад отмечаю. Зима пришла, твою мать! Это тебе не хухры-мухры. Тракторист на деревне – главный человек, а зимой он в три раза главнее. Дорогу-то кому чистить? Мне. Не разгребу – никто сюда не доедет, ни хлебовозка, ни врач. В ваших Москвах такого не бывает. Понял теперь, кто перед тобой сидит?
149 
