70 
Пустые умствования быстро наскучили мне. Не в первый раз горевал я из-за нелепого своего характера. Казалось бы, что проще – отдыхай, Сережа, плюй в потолок вишневыми косточками… Так нет, крепко засело в сердце, что пустым рукам нечистый дело найдет. Дела ищут руки. Чем же мне занять дни ожидания? Почитать, что ли? «Материнскую ртуть» я осилил вчера перед сном, а начинать что иное – вряд ли смогу дочитать до отъезда. Разве что полистать подрывную литературу, каковой имею привычку пробавляться в дороге. Конфискуем мы ее уйму, а печатается еще больше. Да что говорить – почти каждый студентик если не держал у себя, так полистывал у друзей это отравное чтиво. Управление уже давно махнуло рукой, считая, что молодежь должна перебеситься. Я с этим не согласен. Таким, как мой Андрей, я бы доверил в руки любые памфлеты социалистов – этого парня не свернешь с верного пути словесной мишурой. Еще пару лет, и уже не он на меня, а я на него буду смотреть снизу вверх – далеко пойдет. Но таких, как он, немного.
Или правда поплевать из окна вишневыми косточками? Вспомнил про косточки, и вспомнились вишни, те, что ведрами привозили к нам в Симбирск с нижнего течения Волги, из-под Саратова – огромные, смоляно-черные, блестящие, как глаза цыганок, сладкие, точно сахарные. Очень захотелось домой. И не в родительский дом, а в свой. Которого у меня еще нет. Но будет обязательно. И чтобы окна смотрели вниз на реку, и сад, и жена, и детишки, и лето, и ведро вишен, чтобы сплевывать косточки в окно и смотреть, как они летят вниз и теряются из виду в густых кустах боярышника, где водятся особенные рогатые гусеницы, за которыми я так любил наблюдать в детстве…
Старею. Раньше мне и в голову бы не пришло мечтать о собственном домике с садом и семье из пяти-шести душ.
И вот тут я понял, чем мне заняться… Чем мне обязательно надо, просто необходимо заняться. Я снова включил элефон, вызвал городской справочник и непозволительно долго листал – странное стеснение охватило меня. Только одна мысль не позволила мне струсить – если я не сделаю этого сейчас, то не сделаю никогда.
Я набрал номер и поднял телефонную трубку. Несколько секунд под ухом чирикали зуммеры.
– Халло? – с вопросительной интонацией осведомился мужской голос.
– Э… кхм… – В горле у меня пересохло, точно у мальца первом свидании. Боже святый, да что это со мной, старым охальником? – Елизавету Карловну не соизволите позвать?
– А, простите, кто спрашивает? – с сильным немецким акцентом недоверчиво поинтересовался голос. Думаю, это был ее отец, и за недоверие я его не винил. А что ответить на расспросы, я придумал заранее.
– Из Управления политической благонадежности, – заявил я, пытаясь неслышно поплевать за левое плечо, – титулярный советник Щербаков.
– Управления… – голос моего собеседника сошел на нет – очевидно, теперь уже у него горло сохло. – Одну минутошку.
– Конечно-конечно, – пробормотал я, но, по-моему, уже в пустоту.
Несколько минут в трубке стояла томительная тишина.
– Алло, Сергей! – прозвенел наконец знакомый голос.
– Эльза… – Я сглотнул и с трудом выдавил из себя заранее заготовленную фразу: – Что вы делаете сегодня вечером?
Рига, 23 сентября 1979 года, воскресенье.
Анджей Заброцкий
Выйдя из «Елисеева», я бросил пакет чая на заднее сиденье и так газанул с места, что чуть не проскочил красный семафор на Александровской. Не жизнь, а полное фугу в мундире.
А ты что думал, Андзюсь? Жизнь – это ведь тебе не кино про агента бляха номер 007. Это на серебристом экране преступления века раскрывают лощеные франты в темных очках, попивая в ресторане мартини в обществе загадочных красоток, которых к нему пачками подсылают враждующие конторы.
А в жизни все намного сложнее – и проще. В наш век умных машин, хранящих в своем ферромагнитном нутре прорву всей и всяческой информации, практически единственное, что требуется, – это правильно сформулировать вопрос. И все. Сумели мы со Щербаковым это сделать – и вот походя раскрыли. Преступление, конечно, на приз столетия не тянет, но… круги по воде могут пойти такие, что…
А-а, к лешему. Это игры такого уровня, что покойный профессор с трудом засчитывается за пешку. А я – так, пылинка на зеркальной глади черно-белой клетчатой доски. Досадная помеха.
Так что могу купить себе коробку зубного порошка и до блеска начистить свою собственную бляху с четырехзначным номером, начинающимся вовсе не с «ноль-ноль». Кстати, порошок-то надо было купить! Забыл, олух.
70 
