Последние отзывы

  98  

Вот такой ее и запечатлели двенадцать фотографов, поспешавших впереди колонны, среди которых был и ее любимый Юстас. И кому тогда могло в голову прийти, что это ее последний фототриумф? Так или иначе, но процессия с Милкой на плечах стала отклоняться от кромки моря и забирать в гору, приближаясь к кургану Тепсень. За ними потянулись и обитатели теплоцентра, разодетые кто во что горазд, а некоторые и просто раскрашенные по голой коже, «дети цветов».

Нa кургане, в стороне от археологической базы, была вытоптанная прежними сборищами плешка, там и собралась фестивальная толпа числом не менее двух сотен. Звучали речи, исполненные демагогического сарказма или, наоборот, саркастической демагогии. Доставалось Дяде Сэму, в котором каждый распознавал советских номенклатурщиков. Пели хором «Мы поедем на Луну, вспашем землю целину». Плясали то ли твист, то ли буги, то ли камаринскую, в целом некую джигу, вибрирующую жаждой счастья. Но жажду утоляли из трехлитровых банок со сморщенными этикетками «Билэ мицне». И снова пускались в пляс. Попеременно играли то диксиленд, то трио Ала Осляби. Быстро темнело. Зажгли костер. В пляске костра заметили вдруг Нэллу Аххо в сопровождении двух московских молодцов-каскадеров. Все закричали: «Ура Нэлле! Нэлла, читай! Все что хочешь, но читай!» Ее воздвигли на плоский камень, и она оттуда читала строфы из «Плохой весны»:

• …Среди гардин зимы, среди гордынь
• сугробов, ледоколов, конькобежцев
• он гнев весны претерпевал один,
• став жертвою ее причуд и бешенств.

Ей на камень подавали напитки и шашлыки из лука и скумбрий. Напитки она проглатывала, от еды отказывалась.

• Ему давали пищи и питья,
• шептались меж собой, но не корили,
• затем, что жутким будням их бытья
• он приходился праздником корриды.

Вдруг в толпе замелькал Влад Вертикалов в сопровождении его парней. Все эти дни его таскало по всяким санаториям ЮБК, где он выступал перед отдыхающими ВПК и получал хорошие гонорары. Этими «башлями» он набил рюкзак и боялся, как бы не обрушиться в новый запой. Прискакал сюда в поисках Милки, а они опять пропала. Ненадежный кадр, где ты? Народ улыбался: да вот только что здесь была. Ты подожди, Влад, сейчас она спустится, как Жар-птица. А Нэлла все читала

• Друзья мои, мне минет тридцать лет,
• увы, итог тридцатилетья скуден.
• Мой подвиг одиночества нелеп,
• и суд мой над собою безрассуден.

В эти моменты Юст и Милка пробирались по темным аллеям Литфонда к его второсортной обители с удобным отдельным входом. Проскрипели под его телом доски крыльца, ее узкие стопы прошелестели бесшумно. А к Нэлле в этот момент на камень упруго вспрыгнул Влад Вертикалов, задребезжал гитарой.

— Последнюю строфу «Плохой весны» поем вместе!

— Да знаешь ли ты, что петь, мой Влад, мой брат?

— Я все твое знаю, Нэлла, ряд за рядом!

Он хлопнул ее по попке, а она оперлась на его плечо. И запели:

• Затем свечу зажгу, перо возьму,
• судьбе моей воздам благодаренье,
• припомню эту бедную весну
• и напишу о ней стихотворенье.

Буря восторга. Вопли любви. Трубы и банджо. Сакс и кларнеты. Барабан. Нэлка приблизила к мужественному Владу свое детское лицо:

— Если ты меня любишь, дружище Влад, то почему же ты меня не бэрьёшь?

— Потому что ты моя гениальная сестра!

Юстас сел в свое единственное, быть может, еще волошинской поры, разлапистое кресло и притянул Милку к себе на колени. Тоска проникала в комнату сквозь щель между дверью и полом. У них оставалось еще пять дней, но обоим казалось, что за дверью косоротой кикиморой стоит немедленная разлука.

Президент ФИЦ и Премьер ФУТ сидели в палатке и при свете ручного фонарика пили чачу.

— Ну, праздник-то, кажется, удался, — сказал ФУТ.

— Да вообще все удалось, — сказал ФИЦ. — Все нормальнo. Все мальчики и девочки счастливы. Сезон демократии благополучно завершается.

— Тьфу-тьфу-тьфу, — сказал ФУТ.

Он откинул полог палатки. На вершине кургана на фоне догорающего заката кучей силуэтов дергались танцоры. Доносились звуки твиста «Тысяча пластинок».

— Ментов-то не видно? — поинтересовался ФИЦ.

  98