Особенно,... 
37 
После перекуса мы снова закружили по серпантину.
Дед Рахмон даже на первый взгляд выглядел не просто дедом — а патриархом! Весь белый, в смысле — седой. Он неподвижно сидел внутри дома, куда Пайшанбе меня привел. Света здесь мало, только на приступке стоит керосиновая лампа.
— Здравствуйте! — вежливо наклоняю я голову. Черт его знает, как тут с такими дедами здороваться надо? Руку протягивать? А вдруг — это по местным обычаям не положено?
Он медленно приоткрывает глаза, и в неярком свете лампы заметно, что они смотрят совсем не по-стариковски.
— Здравствуй, шурави! — говорит он. — Садись!
И сухая старческая рука указывает мне на место, куда я должен сесть.
— Дедушка не очень хорошо говорит по-русски, — шепчет мне на ухо Пайшанбе. — Поэтому я буду ему помогать.
Рахмон некоторое время молчит.
— Ты храбро сражался, воин. Сколько вас было на посту?
— Двадцать человек. Но бой приняли только четверо, причем один из них был ранен. Остальных убили сразу.
Мардонаев наклоняется к уху деда и что-то ему тихо говорит. Переводит?
— Душманы хотели взорвать дорогу? — спрашивает у меня Пайшанбе. — Кто им помешал?
— Мы. С Ваней вместе.
После перевода дед отрицательно качает головой.
— А точнее? — спрашивает Мардонаев.
— Ну… я бросился на них. Двоих уложил прикладом, третьего сбил с ног. Его потом Ванька добил. Четвертому врезал и стал с пятым драться. Тут и товарищ мой подоспел, помог.
— Ты не стрелял?
— Нет, мог по своему товарищу попасть.
— Почему ты не взорвал дорогу? Ведь тогда никто бы не сумел подойти к вам, и вы бы спокойно дождались своих.
— Так по ней же машины ездят!
— Ну, да. Ваша колонна ходит каждый день.
— Наша колонна и в обход пойти может. Для бешеной собаки полста верст — не крюк! А вот как твои люди на базар поедут… интересно было бы знать?
Дед снова молчит. Повернувшись к Пайшанбе, что-то тихо ему говорит. Тот утвердительно кивает головой.
— Над вашим блокпостом есть развалины крепости. Ты там был?
— Заходил. Интересно же!
— Это старая крепость Александра Македонского. Знал про это?
— Откуда?
— Этой дороге очень много лет. По ней ходили разные люди. Торговцы и воины, разбойники и беглецы. Но никто из них не пытался ее разрушить. И вредить живущим рядом с нею людям. Знаешь, почему?
— Нет.
— Когда строили крепость, правитель вспомнил про старый обычай. И в стене замуровали заживо самого сильного воина.
— Ни фига себе! За что ж его так?!
— Ты не понял. Это очень большая честь! Охранять мир и после своей смерти! Только немногие могут быть удостоены подобной чести! И это должен быть самый сильный воин!
— А как это узнать? Да и захочет ли он?
— Не захочет — значит, чувствует себя недостойным. Будут искать другого.
— А этому что будет?
— Ничего. Он поступил правильно, признал, что не достоин подобной чести.
— И как же будут искать?
— Воин должен в рукопашной схватке победить нескольких вооруженных противников.
— Убить?
— Победить. Для этого необязательно убивать.
— Круто! Это надо действительно быть мощным мужиком! Так этот воин и сейчас там?
— Нет. Когда сюда приходили инглизы, они взорвали стену — искали сокровища. Ничего не нашли, только старые кости и поржавевший меч. С той поры и не стало покоя в этих местах…
Так… если до моей башки что-то доходит, то доходит быстро! Дед, что — решил меня вместо того бедолаги приспособить? И ведь не убегу, тут в кишлаке с полсотни бойцов да во дворе десяток! А мой автомат у дверей остался.
— Ты всегда был воином?
— Нет. Я вообще-то в фотоателье работал…
Пайшанбе что-то долго переводит Рахмону. Тот удивленно поднимает брови.
— Художником?
— Ну… не совсем. Ты же видел фотографии, небось и сам снимался не раз? Вот и я так. С фотоаппаратом.
Дед опять молчит какое-то время, размышляет.
— Ты подумал о других. Тех, кого никогда не видел и ничего о них не знал. Это — достойный поступок. Так поступают смелые и сильные воины.
Согласно киваю. А какого еще ответа он от меня ждет?
— Будь нашим гостем сегодня. Ничего не опасайся и не хватайся за свое оружие. Тебе здесь ничего не грозит. Каждый мужчина нашего рода отдаст свою жизнь за то, чтобы с тобою ничего не случилось.
Войдя в дом, который мне отвели на ночлег, присаживаюсь возле очага. Дома здесь устроены интересно. Глинобитные, с вкраплениями валунов и сучьев, стены. Толстые, иногда почти по метру. Вход в дом, как правило, один. В большой центральной комнате расположен очаг и стоит тандыр — печка, в которой пекут лепешки. Пара таких лепешек и шир-чай — вот и весь рацион на день. И только вечером тут готовят что-то более основательное.
37 
