57 
– Думать можно чем угодно. Обычно люди думают головой. Но лучше не думать головой – это тухлое дело. Головной мозг – дурацкий инструмент. Как гитара: у всех есть и все типа играть умеют. Бренчат кое-как на три аккорда и довольны… Понимаешь?
– С трудом.
– Ну, поймешь со временем. Лучше всего думать сердцем. Или спинным мозгом. Но это трудно. Я тебя научу. Молодежь вроде тебя часто думает… сам знаешь чем. Старики думают теми органами, которые у них болят. Очень многие думают желудком или, допустим, задницей. Военные люди, например, глазами думают. Посмотри на портрет любого генерала – там такие глаза, огнем горят… А самые крутые ребята думают любой частью тела. По желанию. Сидишь себе и думаешь мизинцем на левой ноге – очень удобно. И мизинцу польза, и голова отдыхает… Чего ты улыбаешься?
– Вы так со мной говорите, как будто мне пятнадцать лет.
– А сколько тебе?
– Двадцать.
– Хо! – улыбнулся Годунов. – Эх, пацанчик. Мне – семьдесят. Для меня что пятнадцать, что двадцать, что пятьдесят – никакой разницы. Я для тебя динозавр, а ты для меня – дите малое. Только не обижайся.
Денис улыбнулся на все свои солидные двадцать лет и ответил:
– Не волнуйтесь. Я не обидчивый.
– Это хорошо. Это ты в мать, наверное. А вот отец твой был обидчивый парень.
Денис вдруг с изумлением увидел, как высокий седовласый человек торопливо вытер большим пальцем глаза – сначала один, потом другой.
– Гарри, – сказал Денис, – а почему вы один?
Годунов замер с чашками в руках:
– В каком смысле? А, понял. Слушай, я всегда один. Если ты про женщин – у меня их было несколько. Хорошие женщины, но они… В общем, они как-то сами появляются, а потом исчезают, тоже… как-то сами… Одну я даже любил. Или двух. Не помню. Одну – точно любил. И сейчас, наверное, люблю. Давно, много лет. Но у нее своя жизнь. Муж, сыновья, хороший дом, хорошая работа. Зачем я ей? Я пьяница, у меня судимость. Вдобавок книжки сочиняю, а это еще хуже судимости. Со мной ей будет плохо.
– Моя мать говорит, что за любовь надо биться.
– Правильно говорит. Надо. Только за чью?
– За свою.
Годунов ссутулился и покачал головой:
– Нет, друг мой. Я не привык биться за свое. За чужое – могу, а за свое не умею. Я бы за твою любовь побился с удовольствием. До крови, до смерти. А за свою… Моя любовь всегда при мне, чего за нее биться?
– Но вы несчастны.
– А мне по хую, – печально ответил старик. – Я сегодня стою на вокзальной площади, курю себе, дебилы мимо проходят, рожи кривят – я несчастлив. Вдруг вижу в толпе сына своих друзей, парня хоть куда – и меня таким счастьем накрывает, что голова кружится. Зыбко все это, пацанчик… Я за счастьем не бегал. Я за своей звездой шагал. Так и прожил свои семь десятков. Две книги полезные написал и две вредные. Детей не родил, но это не важно. Зато мой лучший и единственный друг, Савелий Герц, родил сына, хорошего парня, красивого и умного… И теперь, если этому парню, младшему Герцу, надо, – он приходит ко мне. Я ему и отец, и дед, и брат. Советчик, подельник и собутыльник. А если сын моего друга не придет – пусть приходит любой другой. Каждый чей-то сын, правильно? Пусть приходит кто хочет. Я ведь, Денис, дверь в своем доме не закрываю. В настоящем доме у человека дверь всегда должна быть настежь. А если на ней замок – стало быть, человек не совсем человек и дом – не совсем дом… Давай, пацанчик, пей чай. А я буду водку пить.
– Тогда и я буду водку.
– Ты совсем не похож на отца.
– Мама говорит – похож.
– Нет. Савелий был осторожный, мирный мужик. А ты – дерзкий, уверенный… – Старик подмигнул Денису. – Крутой парень.
– У нас все такие, – ответил Денис.
Годунов выпил еще рюмку и вдруг ударил Дениса по плечу.
– Хо! Я знаю, что тебе нужно. Иди-ка ты и налей себе хорошую горячую ванну. Когда последний раз в ванне лежал?
– Не помню. Может, вообще не лежал. У нас моются только под душем или в бане…
– Знаю, – сказал Годунов. – Знаю я все. Иди, погрузись. Тебе понравится.
Он лежал в голубой воде, почти счастливый. Нажал ногой на какую-то педаль – вода забурлила. Испугался, но понял, что это некий специальный эффект. Нажал другую педаль – откуда ни возьмись, появилась обильная невесомая пена, она пахла фиалками. «Вот так люди и разлагаются», – подумал молотобоец, смеживая веки.
Через несколько минут Годунов приоткрыл дверь и просунул голову:
– Там к тебе пришли. Зовут Полина, красоты неимоверной. Возьми для нее цветы, из кабинета. Тот, что в дальнем углу, там тринадцать красных роз, ей понравится…
57 
