Глава 7

ГРЕХ ИЛИ НЕ ГРЕХ ЖАЛОВАТЬСЯ?

Сотников А. А., президент Русского Союза, гуляющий по Елисейским Полям

Вся эта ситуация — отринем сейчас аспекты политические — напомнила мне дикий случай из бурной производственной молодости: работал я тогда начальником небольшого ремонтного предприятия. После планерки с утра в объединении вернулся к себе, зашел в скромный, по чину кабинет, вспомнил: ограду за цехом капитального ремонта хотел ставить, людям опасно работать, тяжелая техника за зданием мотается, а у нас там холодный склад, полигон, монтажная площадка. Хвать телефон, дернул мастера — нету, вышел сам во двор, стою, думаю, прикидываю, хватит ли материала на ограждение.

Смотрю — навстречу дефилирует печально известный у нас Вертибутылкин, так его назову, лень вспоминать. Рабочий класс, под сорок годков. Засаленные серые штаны пузырем, куртка-спецуха на трех сопливых пуговицах, немыслимая вязаная шапочка, типичный образ ханыжной кадровой прорехи тех лет — и хрен его уволишь, профсоюзы горой (было время), еще перестройка не остыла, слово «предприниматель» только входило в привычный словарь.

Я же молодой еще, статуса не маю, понятий производственной иерархии нет, готов все делать сам, на всех фронтах: нет мастера — ничего, мы и сами скомандуем. Махнул субъекту рукой:

— Иди сюда.

— Че звал, начальник? Я с обеда иду, не успел из-за срочного задания. Что я, пообедать права не имею? — Все у него отработано, на все слова подобраны.

Что ж. Кого имеем, тем и работаем.

— Так… Дуй за цех капремонта, там штабель с трубами на три четверти. Посчитай плети, запиши и принеси мне. Не торопись только, хорошо посчитай, все понял?

— А то! Сделаем, Александрович, в лучшем виде! — Работник был чрезвычайно рад, слаще только груши околачивать, так до конца дня волохаться можно.

Пошел он, спина горочкой, ноги веником, и скрылся за углом «капиталки». И пропал.

Насовсем! Понимаете, ушел рабочий во время трудового дня трубы считать — и пропал с концами. Подождали мы, поискали, оформили все документы — долгая бодяга — и уволили к лешему.

Вертибутылкин пришел через год. Год трубы считал, стервец!

Заходит ко мне в кабинет, смиренный такой, иголки обломаны, глаза грустные.

— Начальник, прими на работу, а…

— Сколько труб в штабеле, Сява?

— Не успел я тогда… Дружок подкатил, говорит, что ты тут паришься, перестройка-хренойка, частная собственность, перспективы, а тут из тебя сатрапы масло жмут… Ну, мы вмазали по файфоку белинского, я за ним и пошел.

— За перспективами?

Принял, кстати.

Когда я гляжу на президентшу франков, мне вспоминаются слова из песни Олега Митяева: «И женщина французская, серьезна и мила, спешит сквозь утро тусклое: должно быть, проспала».

Со времени моего последнего визита сюда малышка Сильва Каз похудела еще больше — дальше уже нельзя, дальше начинаются вообще сухостойные ведьмы. Знаменитой серой водолазки, стопятьсот раз перетертой на ниточки в женских и мужских сплетнях, уже нет, но одежда все та же — неброский casual, но не английский, спаси боже.

Умные внимательные глаза выглядят устало: явно недосыпает баба. Не отдыхает совсем. И постоянного мужика, поди, нет. Тяжело в этом мире женщине, тем более женщине во власти. Любой Президент, уже в силу своей должности, априори одинок, даже если у него сорок друзей. Если же у тебя нет второй половинки, то вообще завал, спасение лишь в шизофрении — все не одному париться.

Справа от нее за столом совещательной комнаты сидит вальяжная сеструха, Лилиан Легург, управхоз, так сказать, — на лице ни тени усталости, вся здоровьем пышет (когда-то в ходу было хорошее такое слово «дородная»), да и одета она поярче. Зашибись они с мужем устроились: калорийно и никакой прямой ответственности, все на Сильве. Муж Лилиан — обманчиво туповатого вида мужичок Арно Легург, капитан национальной гвардии — окопался на стуле рядом с пышной супругой.

  69