Николасу хотелось о многом спросить Алистера Фогерти. Откуда шеф знает, о чем он думает? Зачем он зашил одну из артерий, ведь намного проще было бы ее прижечь? Почему он до сих пор верит в Бога? Но в это мгновение Фогерти обернулся и пронзил его колючим взглядом синих глаз.
— В семь часов я буду у вас.
На мгновение Николас онемел от удивления, а потом вспомнил, что сегодня дает первый званый обед для своих коллег — Алистера Фогерти, а также заведующих отделениями педиатрии, кардиологии и урологии.
— В семь, — повторил он. Он не знал, который час и хватит ли ему времени, чтобы переключиться. — Да, конечно.
***
Николаса снова начали преследовать кошмары. Они отличались от тех, которые не давали ему покоя, когда он учился в медицинской школе, но они были столь же мучительны. Николас знал, что и те и другие произрастают из одного источника — страха перед неудачей.
Он бежал по густому и мокрому тропическому лесу, где все деревья были обвиты лианами, с которых капала кровь. Он знал, что за ним кто-то гонится; ему казалось, что его легкие сейчас не выдержат и просто взорвутся; он с трудом выдергивал ноги из вязкой, как губка, почвы. У него не было времени оглядываться, по лбу и щекам хлестали ветки, и он уже не успевал защитить от них свое израненное лицо. Откуда-то издалека доносился зловещий вой шакала.
Сон всегда начинался с момента погони, хотя он никогда не знал, от кого убегает. Но в какой-то момент, изнуренный невероятными физическими усилиями, вынужденный перепрыгивать через поваленные стволы деревьев и уворачиваться от вырастающих на пути преград, Николас вдруг осознавал, что его уже никто не преследует. Внезапно он понимал, что не убегает, а гонится. Впрочем, его цель оставалась такой же безликой и зловещей, как его недавний преследователь. Николас задыхался, хватался за пронзенный резкой болью бок, но все его усилия были напрасны — он бежал слишком медленно. Горячие бабочки хлопали крыльями по шее, мокрые листья прилипали к плечам, а он пытался бежать быстрее, еще быстрее. Наконец он натыкался на вырубленный из песчаника алтарь, с которого ему зловеще ухмылялись обнаженные языческие боги. Николас опускался перед алтарем на колени, и под его пальцами он превращался в человека, искореженные кости которого были обтянуты теплой кожей. Подняв на него глаза, Николас видел свое собственное лицо, постаревшее, сломленное и слепое.
Он всегда просыпался с криком. Он всегда просыпался в объятиях Пейдж. Прошлой ночью, когда он наконец окончательно пришел в себя, Пейдж, склонившись над ним, влажным полотенцем промокала его взмокшую шею и грудь.
— Тс-с, — прошептала она, — это я.
Николас издал сдавленный стон и прижал Пейдж к себе.
— Опять то же самое? — спросила она, уткнувшись лицом ему в плечо.
— Я никого не видел, — кивнул Николас. — Я не знаю, от кого или от чего я убегал.
Пейдж провела прохладными пальцами по его разгоряченной руке. В такие моменты полной беззащитности Николас льнул к Пейдж как к единственной постоянной величине в своей жизни, полностью в ней растворяясь. Иногда, просыпаясь после очередного кошмара, он с такой силой хватал ее за руки, что оставлял на них кровоподтеки. Но он ни разу не рассказал ей, чем заканчиваются его сны. Ему это не удавалось. Всякий раз, когда Николас предпринимал очередную попытку, его начинала бить сильная дрожь, не позволявшая ему закончить свой рассказ.
Пейдж обвила его руками, и он прижался к ней, такой мягкой и теплой со сна.
— Не оставляй меня, — прошептал Николас, твердо зная, что она этого никогда не сделает.
Так же непоколебимо, как дети верят в рождественскую сказку, он верил в то, что Пейдж всегда будет рядом.
***
Пейдж никому не хотела рассказывать о своей беременности. Николасу даже начинало казаться, что она пытается уклониться от неизбежного. Она не ринулась покупать одежду для будущих мам, объясняя это нехваткой денег. Несмотря на настоятельные просьбы Николаса, позвонив отцу, она не сообщила ему свою великую новость.
— Николас, одна из трех беременностей заканчивается выкидышем, — объяснила она свое нежелание делиться этой информацией. — Давай еще немного подождем.
— Эта статистика касается только первого триместра беременности, — возразил Николас, — а у тебя уже подходит к концу пятый месяц.
— Я знаю, — взвилась Пейдж. — Я не тупая.
— Я и не говорил, что ты тупая, — мягко произнес Николас. — Я только сказал, что ты беременна.