— Не поминайте лихом. Майра, желаю удачи. Моника… я рада, что все эти восемь лет ты была рядом. Передай привет Морису… хоть я так ни разу его и не видела. И знаешь… Ван Занду тоже. Как-нибудь потом, при случае. Думаю, сейчас он на меня все-таки немножечко злится.
В последний раз Бриттани Кларк прошла по коридорам издательского дома, прощаясь по дороге с сотрудниками. Печали не было — только радостное возбуждение от предстоящей поездки, в которой она видела начало совсем новой, удивительной жизни…
Квартира встретила ее гулким эхом, чехлами на оставшихся диване и креслах, стерильным блеском кухни, запахом полироли — и режущим глаза светом, бьющим в окна без занавесок и штор. Бриттани прошла в свою спальню, где уже стояли чемоданы и сумки. Вещи должны были отправиться в Калифорнию, с собой она решила взять только самое необходимое, да к тому же теплое — ноябрь, он и в Техасе ноябрь…
Послонявшись по пустым комнатам, она вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. Тишина давила на уши, оглушала, даже дышать стало труднее. Надо было уезжать сегодня, вяло подумала Бриттани. Какая разница — с утра пораньше или в ночь?
Она ненавидела самолеты, летала только по необходимости и потому собиралась добраться до Хьюстона на поезде, потом до Остина на автобусе, а уж из Остина въехать в Мисчиф-Крик на заранее заказанном белом кабриолете. Странно, еще вчера ей эта идея страшно нравилась, а сейчас казалась абсолютно идиотской…
Бриттани открыла холодильник и обнаружила в нем бутылку шампанского и коробочку трюфелей. Хмыкнула, выгружая все это богатство на стол. Ужин аристократки… интересно, хоть один фужер в доме остался?
В шкафчике обнаружился вполне стандартный набор посуды, среди которой — два довольно изящных фужера, длинных, из тонкого стекла, на хрупких ножках. Бриттани недрогнувшей рукой открыла ледяное шампанское, разлила его по фужерам и чокнулась сама с собой.
— За начало новой жизни, дорогая!
— Спасибо, дорогая!
От шампанского жить стало веселее. Бриттани сунула в рот горьковатый трюфель и уселась возле окна на высокий табурет.
На Нью-Йорк уже опускались сумерки, мириады огней разгорались все ярче и ярче…
— Я буду скучать… — Она произнесла это тихонько, почти шепотом, хотя никто ее услышать не мог.
Лиловый цвет неба сменился густым фиолетовым, потом небо стало черным, подсвеченным рыжеватым заревом. В Мисчиф-Крик совсем другое небо. Усыпанное звездами, бездонное, теплое. Поют очумевшие от любви цикады, тихо журчит безымянная речка, ночной ветерок несет долгожданную прохладу…
Сено мягкое, душистое — его пряный аромат сводит с ума, хотя куда уж больше-то!
Тебе восемнадцать лет, ты влюблена, как сто тысяч мартовских кошек, и эта звездная ночь — для тебя и твоего мужчины.
Ласковые руки, умелые, нежные. Направляю, ласкают, гладят, похлопывают.
Губы жадные, жаркие, бесстыжие, смеющиеся…
Она знала в ту ночь только одно — это ее мужчина, ее единственно верный, правильный мужчина, потому что только с правильным мужчиной не больно, не стыдно, не противно — а легко, невесомо и волшебно.
Это было как… как Селия говорила… поцелуй ангела. Почему-то она именно так для себя назвала их первую близость. Это уж потом были вздохи и стоны, бурный натиск и радостная сдача на милость победителя, бешеный стук двух сердец, прерывистое дыхание, капельки пота на висках и груди, выгнувшееся в опытных руках мужчины стройное девичье тело… Но самый первый раз все равно был прекраснее всего.
Поцелуй ангела.
Бриттани Кларк сидела одна в пустой квартире, пила шампанское сразу из двух фужеров и улыбалась, а по щекам у нее текли слезы. Она их не вытирала — просто не замечала.
И какое ей дело было до жен, детей, других женщин? Она видела только его, она дышала только им, лишь его руки и его поцелуи имели Значение, а все остальное — незначительные мелочи. Сейчас ей было даже немножко страшно — и как она ухитрилась так спеленать собственные чувства? За прошедшие годы Бриттани Кларк почти не позволяла себе вспоминать — а воспоминания все равно оказались живы. Как будто все было вчера…
Она врала матери, что идет к Клер. Предупреждала Клер, чтобы та не проговорилась. Садилась на велосипед и уезжала совсем в другую сторону, потом прятала велосипед в старом амбаре Уилкинсонов и пешком пробиралась через поле старого Гранджера обратно. Еще четверть часа через рощу — и юная Бриттани оказывалась на поляне, где стоял сарай, доверху набитый сеном. Она вбегала в покосившиеся двери, останавливалась, прижимая руки к груди, переводила дыхание — и навстречу выходил улыбающийся Эл Дэвис. Он обнимал ее и целовал прямо в смеющиеся губы, а его руки нетерпеливо шарили по спине, по груди, расстегивали джинсовую рубашку, освобождали от тесных джинсов…