Особенно,... 
14 
…Дженна Картленд была завидной невестой. Красавица, ангел по характеру, да еще и с хорошим приданым. Мистер Картленд, счастливый обладатель сразу двух дочерей-красавиц, именно на Дженну возлагал самые большие надежды, ибо ее сестра Дина… Читайте, в общем, Шекспира. У него ведь тоже — одна сестра ангел, а другая совсем наоборот.
Дженна никогда не спорила с отцом, не перечила ему, не клянчила подарочков — поэтому полной неожиданностью для мистера Картленда оказалось заявление этого ангела о том, что она выходит замуж за Алана Пейна, либо не выходит замуж вообще.
Мистер Картленд простил дочь только после рождения внука, Билли. А Алана не простил никогда.
Алан Пейн никак не мог считаться завидным женихом. Все, что у него было, — это мрачный замок у подножия Грампианских гор да родословная длиною с Млечный Путь. Предки Пейна были вождями кланов еще во времена римлян и ухитрились не склонить головы ни перед армиями Адриана, ни перед англичанами. Английская корона не забыла этого. Пейны были высокородны — но бедны.
Двадцатый век, вроде бы, подретушировал классовые различия, однако тут выяснилось, что хромосома практичности в генетическом коде Пейнов отсутствует напрочь. Почти все одноклассники, а затем и однокурсники Алана Пейна занимались бизнесом или банковским делом, крутились изо всех сил, добивались успехов, сдавали свои земли в аренду на длительный срок, а то и вовсе продавали их — Алан Пейн радовался за друзей, вежливо восхищался их успехами, но в душе недоуменно пожимал плечами. Он искренне не понимал, как нормальному человеку может быть интересно целыми днями подсчитывать разницу в курсах валют, котировки акций и прочие дивиденды.
Алан Пейн был историком. Он знал все о Шотландии, почти все об Англии, читал на десяти языках, разговаривал на восьми. По его книгам начали учить студентов Кембриджа и Оксфорда, когда он сам еще не получил выпускного диплома. Официально, разумеется, потому что к тому времени его уже заслуженно считали ведущим молодым специалистом по истории средневековой Британии.
Он читал Дженне Шекспира на староанглийском, Теннисона и Бернса — с шотландским акцентом, а здесь, во Франции, пел ей веселые и до ужаса неприличные песни труверов и трубадуров. Их маленькая дочь Мэри выучила немецкий по прижизненному изданию “Фауста”, а Билли в три года осрамил экскурсовода в Тауэре, потому что тот перепутал годы правления Эдуарда Исповедника, да еще и пытался не обратить на Билли никакого внимания. Тогда карапуз подбоченился и выдал подробную генеалогию всех Плантагенетов и Тюдоров со Стюартами. Как же смеялся тогда Алан Пейн, спрятавшись за колонну!
Он смеялся последний раз в жизни. Дженна не поехала с ними в Лондон. Она ждала третьего ребенка и не очень хорошо себя чувствовала. Алан с детьми, Мэри и Биллом, вернулись поздно вечером и узнали, что схватки начались часа четыре назад, но Дженна без сознания, и надо вызывать врача.
Как странно устроена человеческая психика, думал Пейн, улыбаясь Франческе и не слушая ее. Он помнил массу сведений по истории древних пиктов. Знал численность первой когорты Адриана, погибшей при строительстве Великого Вала. Мог назвать любого бога из пантеона древних кельтов. И тот вечер, когда они вернулись из Лондона и узнали, что схватки начались четыре часа назад, но Дженна без сознания и надо вызвать врача — его он тоже помнил, но только до этого момента. Потом туман. Тьма. И плач ребенка на краю тьмы.
А потом редкие проблески света, только лучше бы их не было вовсе, потому что во время них вечно происходило что-то неприятное. Какие-то похороны… дурная погода, дождь, слякоть… омерзительная мокрая яма, залитая грязной водой, и в нее опускают белый глазетовый гроб, такой чистенький, что он пытается уговорить их этого не делать, вытащить гроб обратно, не портить хорошую вещь… потом опять тьма, долго, а потом снова проблески. Какие-то люди говорят с ним, на чем-то настаивают, иногда кричат, кажется, чего-то требуя. Он соглашался, чтобы они поскорее ушли и не мучили его.
Еще были дети. Первое время Алан думал, что их подменили, подсунули ему чужих. Билли был смешным толстым карапузом, еще в тот самый вечер, когда они вернулись из Лондона, а теперь — теперь это был какой-то худой, озлобленный волчонок, длинноногий, мосластый, с веснушчатым и исцарапанным лицом и серьезными зелеными глазами.
Мэри, красавица Мэри превратилась в высокую худенькую дурнушку с некрасиво зачесанными назад волосами, большим носом и вечно недовольным лицом. Она почти не разговаривала, только смотрела на Алана, и ее взгляд был ему неприятен.
14 
