43 
Они задыхались от ощущения вечности, навалившейся на них. Время убыстрило свой бег, потом остановилось вовсе, а затем свернулось в тугую серебряную спираль и улетело в небеса, оказавшиеся странно близкими.
Сердца бились со скоростью, неподвластной измерению. Это больше не было сокращением мышц, это было ровным гулом в груди, в висках, на губах – сердца стали чем-то единым – и иным.
И кровь превратилась сначала в обжигающе холодное шампанское, а потом – в раскаленную лаву, выжигающую тела изнутри. Выжженные и легкие, они взлетели туда, в распахнувшиеся небеса, и понеслись в вихре под названием Страсть…
Она ничего не знала и не умела. Она помнила про любовь, что это ритмичные вздохи, ненатуральные стоны и подозрительные чавкающие звуки – все в соседней комнате, где телевизор. Она сама никогда на это не смотрела.
И правильно делала, потому что это – не любовь.
И даже не секс.
Хорошо, что ей нечего было вспоминать. За нее все помнила Та, Другая, которая жила глубоко внутри, которую в прежней Монике Слай выдавали только шоколадные глаза…
Та, Другая, выплеснулась наружу шампанским и лавой, нежными прикосновениями и страстными объятиями, смелостью опытной куртизанки и пугливостью утреннего цветка…
Та, Другая, растворилась в дыхании мужчины, стала с ним единым целым, сплавилась кожей, кровью, золотом в жилах, единственными словами, имеющими значение для женщины…
Люблю. Твоя…
Он много их знал. Разных – симпатичных, красавиц, хорошеньких, милых, опытных… Даже профессионалок, пожалуй. И хорошо, что он знал только их. Потому что они тоже не имели никакого отношения к любви. Разве только к сексу…
Когда говорят «опытный любовник» – говорят ерунду. Опытным может быть слесарь. Дантист. Электрик. Но никакой опыт не поможет тому, кто впервые – после сотни женщин – испытывает вдруг удивительное и ни на что не похожее ощущение…
…Когда кожа нежна, как шелк, холодна, как ручей, жжет, как огонь, раздирает в клочья твое тело, и ты смеешься от счастья и благодарности за эти муки.
Когда целуешь и понимаешь, что раньше не жил, потому что жить – это дышать и пить, а ты только сейчас пьешь ее дыхание и не можешь напиться им, да это и невозможно. Напьешься – умрешь…
… и взлетишь в бесконечность темноты, где глазам больно от золота еще не родившихся солнц, где тьма бархатистая на ощупь, где вечность можно потрогать рукой, просто некогда это делать, руки заняты другим, совсем другим, и глаз не нужно, чтобы понять: эта грудь идеальна и создана Господом именно для твоей ладони.
И когда Высшие думали, как сделать розу царицей цветов, то вспоминали женщину, уставшую от любви и раскинувшуюся на груди своего мужчины – и зацелованные соски стали бутонами, а кровь на искусанных и улыбающихся губах – лепестками…
Он ласкает сейчас тело своей первой женщины, ибо первая – та, которую любишь. Он еще в силах удивляться и восхищаться – как тонка эта талия, как ненасытны эти губы, как шелковиста и нежна кожа, как сильны стройные ножки, сомкнувшиеся у него на спине…
Он еще помнит, что надо быть нежным и осторожным, потому что и он у нее – первый, и бурю и натиск надо оставить на потом, а сначала не стоит торопиться, надо быть терпеливым и уверенным, но не настойчивым, а подлаживающимся, надо дать ей время на обретение уверенности и смелости, на принятие решения, и только потом взорваться фейерверком счастья и изнеможения, улететь в благословенную тьму и помнить только об одном, единственно важном: не выпустить ее из объятий.
Не разомкнуть счастливых рук. Не прервать поцелуя, растворившегося в гордой улыбке.
И перед полетом в бесконечность повторить два самых главных мужских слова.
Люблю. Моя…
Моника совсем ничего не боялась и не стеснялась. И у нее как-то все очень правильно и хорошо получилось – и в первый раз, и… потом тоже.
И короткой боли она даже не запомнила, она вообще мало что помнила из материального, так сказать, мира, а вот очень хорошо – глаза Хью, серые, распахнутые, сияющие, счастливые и немножко испуганные.
Он все время за нее боялся – это было так здорово, что она засмеялась, уткнувшись носом в его плечо. Гладкое, мускулистое плечо, нормальное, не накачанное. Он вообще был очень… обычный, золотой ее мальчик и наследник миллионов. Почему она считала его плейбоем? Неужели вслед за всеми остальными?
Но разве плейбой сумеет так нежно коснуться твоих губ, так обнять, так уверенно и легко провести тебя по дорожке, ведущей прямо в небо, а потом вернуться с тобой вместе на грешную землю и засмеяться в ответ на твой смех…
43 
