88 
– Читать не труднее, чем заниматься чем-нибудь другим, – сказал он. – Все дело в практике.
– Папа тоже так говорит. И я читаю, но это так трудно.
– А что ты читаешь?
– «Нэшнл Джиогрэфик», – ответила она. – Папа подарил мне подписку на прошлый мой день рождения, и теперь я каждый месяц получаю журнал. Там такие красивые картинки. – Она понизила голос. – Иногда я просто рассматриваю картинки. Папа очень расстроится, если узнает об этом, но в рассказах так много неизвестных мне слов, гораздо легче просто рассматривать картинки. – И, словно осознав сказанное, она вся поникла. – Я не тупая. Просто иногда… мне сложно.
Джеффа переполнила нежность к ней.
– Конечно, ты не тупая. Ты умная и трудолюбивая. К тому же у меня в гостях никогда еще не было такого симпатичного человека. Поэтому, прошу тебя, сядь, пожалуйста, и поговори со мной еще немного.
Она взглянула на него с облегчением, и даже с довольным, хотя и смущенным видом.
– Мне пора возвращаться домой, – тихо проговорила она, пряча руки в карманы. – Папа будет волноваться. Он хотел пойти со мной, но не очень хорошо себя чувствует, поэтому я сказала, что схожу одна и сразу же вернусь. Так что мне пора.
Джефф встал, посмотрел на пищу, принесенную ею, и его снова захлестнула волна нежности. Он бы очень хотел, чтобы она осталась. Но ему была понятна тревога ее отца. Он неохотно поднял пустой рюкзак и уже собирался передать ей, как в дверь раздался громкий стук. Звук был настолько громким и неожиданным, что Джефф подскочил. Он кинул взгляд на Глори, замершую с испуганным видом, и на мгновение у него мелькнула мысль, что все-таки она его каким-то образом выдала.
– Это папа, я знаю, это папа, – промолвила она и, пока он стоял не двигаясь, точно парализованный, подошла к двери и открыла ее.
– Все в порядке, папа. Я же говорила тебе, что со мной все будет в порядке. Я принесла Ивану еду и посидела с ним минуточку, но я уже собиралась уходить, так что тебе совсем незачем было приходить за мной. Мне показалось, ты говорил, что целый день хочешь провести в тепле.
Гордон внимательно оглядел ее, потом перевел взгляд на Джеффа.
– Я начал волноваться, – произнес он хриплым голосом.
– С ней все в порядке, – заверил его Джефф.
– Я начал волноваться, – повторил Гордон, не спуская с Джеффа взгляда. – Глори не такая, как все. Вам бы это не мешало знать.
– Конечно.
– Папа…
– Она не такая, как другие девушки, – предостерегающе заметил Гордон. – Она добрая и нежная, и, может, ей и будет скоро тридцать, но три года из них она проспала, а когда проснулась, то стала моложе, чем была до этого, – и он разразился тяжелым надрывным кашлем.
– Папа…
– Так что имейте в виду, я слежу за Глори. Она простая. И я не хочу, чтобы вы ее обижали.
– Я ни за что на свете не обижу ее, – воскликнул Джефф.
– Я запомню ваши слова. – Гордон поплотнее запахнул пальто, протянул руку Глори и добавил уже более мягким тоном: – Я бы еще полежал. Так что пойдем домой.
Глори повернулась к Джеффу и посмотрела на него с извиняющимся и одновременно хитрым видом.
– Прости. Папа слишком много волнуется. Придешь завтра к нам?
– Да, и, пожалуйста, не извиняйся. – Джефф перевел взгляд на стол: – Ты принесла мне потрясающий новогодний обед. Спасибо тебе. Спасибо вам обоим.
Глори еще раз робко улыбнулась, и они вышли с Гордоном за дверь. Джефф проследил, как пикап тронулся вниз по грязной дороге. Когда машина исчезла из вида, Джефф закрыл дверь и вернулся за стол доедать принесенный Глори обед.
Пока ел, он думал о Глори, и о Гордоне, и о всех прочих, с кем ему довелось здесь познакомиться. Он не мог сказать, что знал их, особенно в том смысле, в каком Лаура употребляла это слово, подразумевая под ним общность мыслей, воспитания, интересов. Но он не считал это обязательным. Почему друзья должны непременно обнажать друг перед другом свои души – он не понимал этого, почему они должны делиться друг с другом всем? Что он представлял собой глубоко внутри, о чем он думал – не могло касаться никого, кроме него самого, да это и не имело никакого значения в повседневной жизни.
В этом, с его точки зрения, и заключалось одно из различий жизни там, откуда он приехал, и здесь, где он был теперь. В Нортгемптоне жизнь была сложной. Значительную роль в ней играла конкуренция, а когда люди не продвигались по службе или не могли преодолеть ступеньки социальной лестницы, они погружались в самоанализ, собственные переживания и поиски причин своих неудач. Здесь жизнь была проще. Здесь игра называлась жизнью, необходимо было зарабатывать деньги на приобретение пищи и одежды, бороться со стихией, ну и, может быть – разве что может быть, – посещать друг друга в новогодний вечер.
88 
