211 
- Мне голос был. Он звал утешно,
- Он говорил: «Иди сюда,
- Оставь свой край глухой и грешный,
- Оставь Россию навсегда.
- Я кровь от рук твоих отмою,
- Из сердца выну черный стыд,
- Я новым именем покрою
- Боль поражений и обид».
- Но равнодушно и спокойно
- Руками я замкнула слух,
- Чтоб этой речью недостойной
- Не осквернился скорбный дух.
В годы Великой Отечественной войны поэтесса, своими глазами видевшая блокадный Ленинград, создает цикл стихов, полных любви к Родине, гражданское звучание их потрясает.
Еще в 1922 году она писала:
- Не с теми я, кто бросил землю
- На растерзание врагам.
- Их грубой лести я не внемлю,
- Им песен я своих не дам.
А через двадцать лет, в 1942 году, в стихотворении «Мужество» она чеканно выбивает знаменитые теперь строки, естественно вытекающие из ее глубокой патриотической позиции:
- Мы знаем, что нынче лежит на весах
- И что совершается ныне.
- Час мужества пробил на наших часах,
- И мужество нас не покинет.
- Не страшно под пулями мертвыми лечь,
- Не горько остаться без крова,
- И мы сохраним тебя, русская речь,
- Великое русское слово.
- Свободным и чистым тебя пронесем,
- И внукам дадим, и от плена спасем
- Навеки!
- [Февраль 1942]
То, что мы называем патриотизмом, народностью Ахматовой, мне кажется, не в последнюю очередь зародилось в ней на тверской земле, куда в начале века она часто приезжала с Гумилёвым в имение его матери Слепнево. Ахматова жила у свекрови почти каждый год по несколько месяцев, написала в Слепневе около 60 стихотворений. Здесь рос ее сын, здесь ждала она мужа из дальних зарубежных странствий.
«Каждое лето я проводила в бывшей Тверской губернии, в пятнадцати верстах от Бежецка. Это неживописное место: распаханные ровными квадратами на холмистой местности поля, мельницы, трясины, осушенные болота, „воротца, хлеба, хлеба“… Там я написала многие стихи „Четок“ и „Белой стаи“», — вспоминала Анна Андреевна в 1965 году.
Я могу подтвердить, что места эти действительно не очень живописные. Я часто приезжал, приезжаю и, даст Бог, буду приезжать в Бежецкий район Тверской области — потому что это моя родина, здесь я ходил в начальную школу в бывший барский дом Гумилёвых, здесь похоронена моя мама. Так вот, места не живописные, но… Но вот что о них сказал сын Ахматовой Лев Николаевич, выступая в декабре 1986 года в Центральном доме литераторов в Москве с сообщением «Историко-географическая связь ландшафта Бежецкого края с литературным творчеством»: «…некрасивых мест на земле нет!.. Родной дом красив для всех. Я родился, правда, в Царском Селе, но Слепнево и Бежецк — это моя отчизна, если не родина. Родина — Царское Село. Но отчизна не менее дорога, чем родина. Дело в том, что я этим воздухом дышал и воспитался, потому я его люблю… Этот якобы скучный ландшафт, очень приятный и необременительный, эти луга, покрытые цветами, васильки во ржи, незабудки у водоемов, Желтые купальницы — они некрасивые цветы, но они очень идут к этому ландшафту. Они незаметны, и они освобождают человеческую Душу, которой человек творит; они дают возможность того сосредоточения, которое необходимо для того, чтобы отвлечься на избранную тему… Ничто не отвлекало. Все было привычно и потому — прекрасно. Это прямое влияние ландшафта. Вероятно, другой ландшафт повлиял бы по-иному».
Ахматовой здесь хорошо писалось, здесь были созданы многие прекраснейшие стихи, которые входят в любую антологию русской поэзии, такие, например, как «Я научилась просто мудро жить…», «Ты знаешь, я томлюсь в неволе…», «Так много камней брошено в меня…», «Сколько раз я проклинала это небо, эту землю…», «Бессмертник сух и розов. Облака…», «Просыпаться на рассвете оттого, что радость душит…» и другие. Здесь она «залпом» писала поэму «У самого моря», здесь рождалась «Поэма без героя».
Именно на этой земле ей запали в душу «взоры спокойных загорелых баб» — здесь она соприкоснулась с исконной крестьянской глубинной Русью.
- Ты знаешь, я томлюсь в неволе,
- О смерти Господа моля,
- Но все мне памятна до боли
- Тверская скудная земля.
- Журавль у ветхого колодца,
- Над ним, как кипень, облака,
- В полях скрипучие воротца,
- И запах хлеба, и тоска.
- И те неяркие просторы,
- Где даже голос ветра слаб,
- И осуждающие взоры
- Спокойных загорелых баб.
- [1913]
Мы не коснулись «Реквиема», страшной поэмы 1935–1940 годов, в которой переплелись глубокое личное несчастье — арест сына — и общенародное горе:
211 
