146 
— Это проявляется в сексе, — сказала Клер небрежно, и — Эмма уставилась на нее с изумлением.
— Что — это? — Она почувствовала, как краснеет. Она не хотела ничего знать о том, что делает мать в постели с Квентином, и не собиралась обсуждать свои сексуальные отношения с Бриксом. То есть это она так считала, что не собирается, ведь они были так связаны с другими вещами.
— Насколько женщина независима, — ответила Клер. — Я думаю, что секс бывает восхитителен, когда кому-то нравится подчиняться, а другому — подчинять, но это не то, чего мне хочется. Сначала я об этом не думала, потому что так долго ни с кем не спала, что стала почти девственницей, и путала подчинение с силой.
Но прошло какое-то время, и это прекратило мне нравиться. Меня не переставало тянуть к Квентину, вплоть до того дня, когда я сказала, что больше не хочу с ним встречаться, но тяга — это только начало. Я думала, что секс — это отражение взаимоотношений, и вот однажды осознала — мне Ханна помогла — что все наши взаимоотношения были точной копией того, что происходило в постели: Квентин желал меня послушной и покорной, и он принимал все, что было, с таким высокомерием, что все становилось почти механическим. В нем не было никакой беспечности. Мне нравилась игра и легкость, и мне был нужен партнер, а не босс. Поэтому я решила, что ошиблась: он был совсем не тем, кто мне нужен. Я хотела совершенно другого.
— Какого другого? — Эмма была благодарна матери, что та не настаивала на том, чтобы она сама что-нибудь рассказала; она даже никогда не спрашивала, спит ли Эмма с Бриксом. Она просто оставляла эту тему, подумала Эмма, и если я захочу с ней поговорить об этом, то смогу, а если нет, она не будет настаивать. Она и вправду такая чудесная. Хотела бы я быть такой же откровенной, как она. Но я слишком запуталась. Может быть, когда-нибудь…
— Работы, например, — ответила Клер. — Чего-то, что помогло бы мне ощутить, что я совершила нечто. Я могла бы найти это, участвуя в благотворительности, и я все еще собираюсь этим заняться, но мне нужно еще что-то, что я могу сделать целиком сама, и думаю, что хочу проверить свои силы.
Официант принес грейпфрут и дыню, и Клер понаблюдала, как он устраивал их на столе, пока не отошел совершенно довольный собой.
— Я хочу иметь свою собственную цель и свой план ее достижения, и чтобы я могла принимать свои решения по пути к ней.
Эмма слегка нахмурилась:
— Разве так не было всегда? Только я и ты, и ты все решала.
— Да, так, но особого выбора у меня не было — только зарплата, которую надо было правильно распределить. Как стена, которая всегда стояла на моем пути. Так что когда я выиграла лотерею, стена внезапно исчезла. Как будто сняли повязку с глаз, и теперь вокруг я вижу тысячи разных возможностей для выбора. Может быть, и миллион. Ты это тоже ощущаешь, вспомни, когда мы впервые пришли к Симоне?
— Это было так весело, — сказала Эмма задумчиво.
— Вот, в этом и была вся проблема с Квентином. Как будто запаздывание — мне нравились все возможности, и я только начала выбирать, что же мне хочется из себя сделать, и как прожить жизнь, а он уже все это прошел, он привык и к деньгам, и к возможностям, он привык принимать решения за себя и за всех вокруг. Поэтому через некоторое время я поняла, что должна уйти, должна сама решать, что я хочу, а не быть женщиной, которую он хочет, даже хотя это казалось легче всего.
— А что, если ты не можешь решать?
— Сможешь — потребуется лишь время, и — научишься. Нужно только хорошенько представить себе эти «что если» и проследить, куда они ведут, не к тому ли видению будущего, которое тебе нравится, и в котором ты ощущаешь себя комфортно. Ты должна поверить в себя, Эмма, ты не можешь выбрать, если ты не выбираешь, тебе это не удается, потому что ты даже не пробуешь.
— Но ведь ты справилась не одна. Ты говорила, что Ханна помогла.
— Ханна всегда помогает. Она сказала кое-что такое о Квентине, что как прожектором его осветило, и мне все стало ясно. Она это здорово умеет.
— Она всем помогает. Раньше я думала, что она любопытная хлопотунья, но с ней хорошо поговорить. Ты знаешь о ее дочери?
— Нет, а что с ней?
— Ее сбила машина, насмерть, когда ей было восемь лет. Это было ужасно.
— Ужасно, — откликнулась Клер эхом. — Она никогда нам не рассказывала.
— Она сказала, что ей тяжело об этом говорить. Представляю. Во всяком случае, она рассказала мне всю историю, и я задумалась о том, что с некоторыми людьми происходили ужасные, жуткие вещи. А со мной нет. Ничего на самом деле.
146 
