Последние отзывы

  208  

— Вы не можете этого сделать, — голос Квентина звучал отчаянно, и он остановился, чтобы перевести дух. Он почувствовал, что край стола впился ему в бедро: он уперся в него ногой. Песок резал ноги, как стекло. Ему все еще было холодно, даже поспешная пробежка к дому его не согрела. — Это незаконно. У нас есть договор: о любых изменениях в структуре следует предупреждать за девяносто дней…

— Этот договор аннулирован. Мы поговорили с нашими юристами, никаких проблем в этом смысле. У нас, членов правления, все права. Ты нанес ущерб компании, поставив под угрозу ее финансовое благополучие, поместив все деньги в продукт, который может спровоцировать судебное разбирательство через пять минут после того, как ты погрузишь его для отправки. Располагая этой информацией, мы никак не можем позволить тебе остаться в качестве президента и исполнительного директора. Ты можешь спросить об этом своих адвокатов, если только осмелишься рассказать им все детали происшедшего. Или они сами прочтут об этом в газетах — мы старались придумать способ избежать огласки, но раз все документы у прокурора, то это, вероятно, невозможно.

Газеты. О газетах он не подумал. И о телевидении, радио, журналах. Он потеряет компанию, и все средства информации это раздуют: эти ублюдки больше всего любят осаживать кого-то, у кого есть власть и влияние. Он почувствовал, как проваливается в стол. Пара каких-то идиотских записок, вот и все. И он потеряет компанию. Все его планы, раскладки, сценарии, как использовать нужных людей в нужное время, чтобы распространить сферу своего влияния на другие штаты… все сметено, погибло. Он потерял компанию.

Боже мой, как до этого дошло?

— Очень плохо, что ты не спросил у нас с самого начала, — сказал Сэм. открывая дверь кабинета. — Мы могли бы всего этого избежать. Ни я, ни Тор не симпатизируем всяким мошенничествам, а теперь, в результате — ноль. Ты знал, конечно, вот почему ты никогда не говорил нам, что происходит. Очень плохо. — И они оба вышли; Квентин посмотрел, как они прошли по террасе и исчезли за углом дома, направившись на улицу, к своим машинам, к своей собственности — «Эйгер Лэбс».

Сукины дети, подумал он, но мысль была слабая, как струйка дыма от затухающего огня. Она повисела немного в воздухе, а затем исчезла.

Рождественское дерево все еще стояло, украшения Ханна протерла днем, а пол под ним был чисто выметен от иголок, которые осыпались, и от обрывков гирлянд. Эмма сидела в кресле рядом и глядела через дверной проем в столовую, где все деятельно убирали со столов и оттаскивали посуду в посудомоечную машину на кухне.

— Я могу помочь, — говорила она, но никто ей не позволял.

— Совершенно невозможно, — сказала Ханна. — Только не сегодня. Этот новогодний вечер — в твою честь, и на тебе не должно быть ни единого пятнышка.

И поэтому она села за обеденный стол, между Клер и Алексом, только когда все печенья были сделаны; ей подали на четырех блюдах, «как во дворце», сказала она, смеясь, а потом Дэвид, который все время благоговейно не отрываясь взирал на нее. пораженный ее красотой и романтизируя ее прикосновение к смерти, повел ее в гостиную сидеть у елки.

— А мы все сами сделаем. — сказал он, придерживая ее за руку, как будто она вся была из стекла.

Именно такой она и кажется, подумал Алекс, увидев, как его сын ненадолго застыл рядом с ней, и почти неохотно вернулся в столовую. Что бы Эмма ни делала, ее движения были пробными и плавными, легкими и грациозными как у танцовщицы. Она похудела, но как-то стала еще прекрасней, чем раньше, с налетом хрупкой прозрачности, как будто действительно можно было смотреть сквозь нее. Похожа на ангела, если ангелы вообще существуют. Но печаль, которая была в ее глазах гак долго, исчезла, и когда она улыбалась, то это была улыбка юной женщины, которая раньше думала, что потеряла свой дом. а теперь обрела его вновь.

Эмма увидела, что он на нее смотрит, и улыбнулась ему, вспомнив, как понравилось ей его лицо с самой первой встречи, и подумала, как хорошо, что он отныне будет с ними, как отрадно, что можно увидеть его лицо, когда он смотрит на мать; она была единственная, которая напоминала Эмме о боли в этот радостный новогодний вечер. Она спокойно сидела в кресле, не задумываясь ни о чем надолго, позволяя вовлечь себя в тепло и любовь вокруг. Она чувствовала, что рассудок был чисто промыт, почти блестел, и был таким легким и мягким, чтобы что-нибудь удержать. Мысли и образы кружили в нем, не оставаясь дольше, чем на минуту. Врач сказала, что об этом не следует беспокоиться, она скоро придет в норму, но это беспокоило только Клер; Эмме было все равно. Ей было хорошо. Она могла думать обо всем, но ни о чем — настолько долго, чтобы это причинило боль.

  208