141 
– Смог бы, – кивает он.
– А кто твои любимые художники?
– Шишкин, Суриков, Анри Руссо, Шагал, Клейст…
– Хватит, – останавливаю я его. – Насчет Шишкина ты прав!
Вспоминаю ночной музей в Киеве и огромные лесные пейзажи, вспоминаю картину Шишкина в своей спальне на Десятинной.
– Скажи, а хорошо быть художником? – спрашиваю я.
– Художником – хорошо, а женой художника – плохо.
– Почему?
– Семью трудно прокормить, – признается он стеснительно.
– Ладно, – киваю я и делаю успокоительный взмах правой рукой. – Эти твои картинки купят для резиденции. Я распоряжусь. Пока садись. Сейчас чай будет. А я порассматриваю еще.
Я хожу вдоль развешенных на стенах картин. Часы, старинные велосипеды, весы, коты, одинокие деревья. Сплошная символика. Но работы нежные, трогательные. Конечно, не Шишкин. Но Шишкин хорош только для глаз и сердца. Он помогает от усталости. А здесь есть детали. Есть к чему придраться мыслью. Вот я и придираюсь.
– Володя, – оборачиваюсь я опять к художнику, – а почему у тебя на картинах нет женщин?
Он пожимает плечами.
– Не знаю, – признается. – Раньше рисовал, а потом перестал…
– К женщинам надо время от времени возвращаться, – советую я ему и сам удивляюсь собственному совету.
– Я вернусь, – обещает художник, а я уже не понимаю: к каким женщинам он вернется? К нарисованным? Или к тем, от которых уходил?
Кажется, я устал.
В столовой появляется растерянный помощник. Ставит на стол поднос с чаем.
– Я ее в бар ставил, а теперь ее там нет, – говорит он.
– Что ты в бар ставил?
– Ну, ту бутылку вашего любимого виски!
– Наверно, Львович утащил! Пойди проверь!
Помощник выходит очень медленно. Нехотя. Представляю, что ему скажет Львович на вопрос о бутылке виски. Даже если она у него на столе стоит!
160
Киев. 2 мая 1992 года. Вечер.
Завтра у меня наверняка будет болеть живот. А сегодня в нем праздник. Сеанс одновременного поедания разнообразной еды проходит успешно. И никакой спешки, никакого соревнования. Всем всего хватает. И маме, которая, собственно, и готовила мясо, курицу, рыбу, салаты. И отцу Василию, подливающему и мне и себе водку «Финляндия», а маме, Диме и его главврачу – болгарский бренди «Сланчев Бряг». И маме, надевшей по этому случаю свое любимое черное платье, украшенное бисером, и прицепившей на грудь большую брошку-змейку золотого цвета, но неизвестного металла, весело. Да и главврачу весело: не каждый день приглашают его родные пациента в ресторан.
Сперва он сидел тихо, но после трех стопочек бренди разговорился и регулярно сыплет анекдотами из жизни психушки.
– А этот знаете? – снова подпрыгивает он от нетерпения рассказать очередной анекдот. – Спрашивают у зэка: «За что сидишь?» А он: «А мы в психушке демонстрацию ко дню рождения Ленина организовали с лозунгами "Ленин с нами, Ленин среди нас!"».
Отец Василий усмехается широко и медленно, не отвлекаясь от куриной ноги. Мама смеется, а Димка просто хохочет.
– Это ведь правда! – говорит он. – Мне санитар говорил, что если в психушке нет двух Лениных, Горбачева и Наполеона, то главврача лишают премии и отправляют на повышение квалификации!
Я смотрю на Димку. И не могу понять: что он делает в психушке? Если для того, чтобы он вел себя совершенно нормально, его стоит лишь посадить за стол, то что это за болезнь такая?
После праздничного ужина мы дружно моем и вытираем посуду. Жора Степанович так и не появляется. Ну и слава богу, думаю я.
Когда все разложили по местам и даже ресторанную плиту почистили, хотя грязь и жир на ней были не «нашего производства», мама просто так, инстинктивно, заглянула в одну из кухонных тумбочек. И замерла.
Тумбочка оказалась полной консервов. Польские паштеты, рижские шпроты, консервированные ананасы.
– А это куда? – спросила мама, оглянувшись и найдя меня взглядом. – Ты сказал, что завтра новые хозяева придут?
Я кивнул.
Но она так и осталась стоять перед открытой тумбочкой. Мне стало неудобно.
– Давайте заберем, – предложил я.
Главврач переглянулся с Димкой.
– Может, мы заберем? – спросил Димка. – Для больных…
– Ты что, с ума сошел? – Мама бросила на него удивленный взгляд. – Мало мы с Сережей тебе привозим? Нет, давайте поделим. Все равно ведь растащат!
141 
