Особенно,... 
248 
– Я президент отцовской компании. Я подписал письмо о намерениях. И я же разорвал его сегодня утром. Белуа уже знает об этом. Я вернул ему залог. Все кончено.
– Нет. – Все еще потрясенный, Винс покачал головой. – Это была сделка. Обо всем договорились.
– Сделка отменена. Мне нужны эти деньги, Винс. Я серьезно. Они нужны мне и нужны прямо сейчас.
– Ты не в своем уме. Ты зарубил эту продажу... нет, не зарубил, я посмотрю, что можно сделать. Ты заключил сделку и должен был придерживаться ее. Но ты попытался зарубить дело, а теперь хнычешь, что тебе нужны деньги, и думаешь, я тебе дам их. Шестьдесят миллионов долларов? Ты не в своем уме. Я не дам ни гроша! Ты врываешься в мой дом, швыряешь мне кучу обвинений, как какому-нибудь преступнику, кричишь на меня, как торговка рыбой, обвиняешь меня в покушении на убийство, Боже избави, и говоришь, что я посторонний в моей родной семье, а потом требуешь денег! Шестьдесят миллионов долларов! Ради Бога, ты сумасшедший. Оба вы сумасшедшие, она это придумала, да? Адвокаты привыкли к шантажу, они все время этим занимаются. Ладно, но меня вам не удастся шантажировать! Ты не будешь шантажировать меня, ты, подонок, ты ни черта от меня не получишь, никогда! Ясно? И никогда не приходите снова скулить о ваших проблемах, потому что мы с этим покончили! Ты и твоя сучка, вы...
– Черт тебя побери!.. – закричал Чарльз, наступая на него.
– Подожди, – сказала Анна. – Дай мне ответить на это. – Она встала. Спиной она стояла к окну и Винс мог видеть только ее силуэт, лицо оставалось в тени. – Это ни к чему не приведет, – обратилась она к нему; ее тихий, ясный голос был слышен во всей комнате. – Все твои грязные слова не трогают ни меня, ни моего отца. Все, что сделал этой семье, было таким же грязным, как твой язык, но когда это не помогает тебе получить то, что ты хочешь, ты можешь замышлять только еще большую грязь. Ты действительно думаешь, мы не знаем о твоих делишках? Ты оставил за собой след зла, нам оставалось только проследить. Ты молчаливо соглашался с преступлениями и вел закулисную игру, ты лгал, ты использовал людей и пытался запугать и рассорить их, и убить их; ты посмеялся над самой идеей семьи... все только для себя, добиваться, чего хочешь и когда хочешь. Ты не имеешь права называться сыном Итана Четема. Он строил города, а ты смог только попытаться разрушить один из них. Но Тамарак еще жив, и семья жива и стала лишь сильнее. Люди учатся жить рядом со злом, потому что его так много в мире; они учатся бороться с ним, а иногда даже не обращать на него внимания. Всегда остаются шрамы, когда совершается зло, но мы выживаем и становимся сильнее, так как это необходимо, чтобы жить дальше. И так как есть удовлетворение в сознании того, что мы противостояли худшему в человеке и одержали победу.
– Убирайся, – проскрипел Винс– Я не желаю слушать тебя. Ты в моем доме. Убирайся.
– В таких злых людях, как ты, – продолжала Анна, – Удивление вызывает то, как они похожи на детей. Ты думаешь только о том, чего ты хочешь. Ты хочешь, ты хочешь, ты хочешь, и думаешь, что никто не имеет права стоять между тобой и тем, что ты хочешь, потому что самое важное на свете для тебя, это удовлетворение твоих аппетитов. Не семья, не друзья, не работа, и уж, конечно, не благосостояние страны, а только твои собственные аппетиты, которые, кажется, растут по мере того, как ты их удовлетворяешь. Поэтому ты машешь кулаками и разражаешься гневом, как ребенок, но доходишь до гораздо более опасных вещей, вплоть до убийства или покушения на убийство. Это другая черта, которая делает тебя похожим на ребенка; ты пачкаешься. Только при этом ты еще пачкаешь и других...
– Ты проклятая сука, надо было...
– Что? – насмешливо спросила его Анна. – Надо было что? Нанять еще кого-нибудь более ловкого, чтобы фуникулер сломался? Ты всегда нанимаешь других делать за тебя твою грязную работу, не так ли? Как Рея Белуа и Фреда Джакса. Ты ничего не делаешь сам; ты много говоришь и угрожаешь, но ничего не делаешь. Ты маленький человек и трус, а прячешься за спины тех людей, которые еще меньше, чем ты.
Винс издал сдавленный крик. Его лицо исказилось от ярости, он стоял согнувшись, приготовившись к прыжку. Он тяжело и часто дышал, с каким-то присвистом, как будто горло у него сжалось и не пропускало воздух. Потом он медленно выпрямился и его лицо исказила гримаса, которую, насколько Анна знала, он считал улыбкой.
«В этот момент, – подумала она, – он, вероятно, наиболее опасен», – и поняла, что Чарльз тоже так подумал, потому что встал рядом с ней. Но она не могла перестать говорить. Ее гнев и боль изливались сейчас, потому что она никогда раньше ничему не позволяла разбить оледеневшие глубины ее души, и по мере того, как они высвобождались, начали просыпаться ее чувства. Теперь, когда рядом с нею был отец, была семья и ожидавший ее Джош, была сила, которую она создала в себе за долгие годы, Анна стремительно вырывалась на свободу.
248 
