18. Шапито размером с пирамиду

Радоваться надо шумно, ярко и очень громко. Эмоции надо выражать оглушительно, так, чтобы видно было издалека. Характерной чертой языческой демократии является отрицание великого ради гигантского.

Великое демократии противопоказано — общество равных инстинктивно опасается проявлений гения, вдруг это приведет к ущемлению амбиций рядовых граждан. Гений есть воплощение неравенства, сегодня этого не нужно, «в будущем каждый человек на пятнадцать минут будет гением», сказал Энди Ворхол, прогрессивный демократический художник. Это высказывание полностью лишает смысла понятие «гений» — да такое существо, гений, больше чем на пятнадцать минут и не нужно демократии. «Демократия находит тысячу мирных и неприметных способов нивелировать человеческие индивидуальности и угасить свободу духа», пишет Герцен. Происходит так только потому и только затем, чтобы общая масса сытых чувствовала себя комфортно — ничто не должно раздражать стадо, намекать на сложную иерархию. Гений — так каждый, избиратель — так любой. Нам всем есть что сказать миру, мы все самовыражаемся, и выражаем мы все приблизительно одно и то же. Унылые монотонные пространства музеев современного искусства — высказывания из полуслов, эмоции из получувств, полумыслей, квадратики, полоски, закорючки — все это должно выражать лишь одно: общее равенство самовыражения, серое пространство свободы.

И любого, кто посягнет на это равенство, демократическое общество возненавидит: общество должно быть плоским.

И одновременно — любопытный геометрический парадокс: общество равных хочет видеть себя мощным, не уступающим в мощи цезарям. Демократия выражает себя через колоссальное — возводит небоскребы, форумы, стадионы, колоннады. Искусства диалогического, длинного романа, масляной картины, сложной симфонии — демократия не знает и не хочет знать: требуется нечто шумное и эффектное, чтобы воодушевить массу народа. Монументальное искусство, массовые тиражи пестрых газет, мега-концерты, гигантские небоскребы — все это свидетельствует о циклопическом размахе, но фантазия работает лишь в сторону укрупнения масштаба, так Хлестаков описывал арбуз величиной с дом.

В сущности, этим противоречием объясняется такой загадочный феномен, как авангард (то есть, по определению, искусство одиночек), который стал массовой культурой. Авангард сделался индустрией развлечения, и термином «актуальное искусство» описывается такое искусство, которое умеет развлекать и будоражить толпу. В сущности, авангард стал мещанским искусством, с той лишь разницей, что он агрессивен. Никакое «серьезное» искусство практически не имеет шансов на то, чтобы привлечь внимание толпы, более того, идеологи современного мира позаботились о том, чтобы «серьезное» искусство развенчать и объявить неактуальным. Так родилась философия развитой демократии — постмодернизм, подвергший деструкции любое директивное утверждение, так оформились убеждения интеллигенции: не допустить существования великого — мы достигли акме развития, так утвердим же современное состояние. В первую очередь это коснулось великих социальных проектов социальные мыслители исчезли, их заменили релятивисты социологи. Эту жертву общество готово принести, чтобы не стать игрушкой в руках тиранов. Для этой же цели — превентивного устранения тиранов — была выбрана специальная форма пропаганды, форма балаганная.

У колоссального в современном демократическом обществе есть одна существенная особенность. В отличие от первичных демократических обществ, современное общество творит свои колоссальные монументы как бы с усмешкой. Крыши новых светских храмов изгибаются потешными загогулинами, монументы приобретают характер виньеток — эти колоссальные монументы есть продукт гигантской индустрии развлечений.

Народ, чьи интересы программно поставлены превыше всего, желает, чтобы его развлекали, и новыми храмами светского общества стали музеи современного искусства, площадки рок-певцов. Музеи актуального творчества и рок-площадки, стадионы и форумы — есть не что иное, как современные храмы, языческие капища развлечений. Ошеломляющий размах этих мероприятий заставляет вспомнить римские Колизеи — нынешние цезари выстроили для толпы монументы не меньшего калибра. В отличие от забав с гладиаторами, которые не затмевали существования Вергилия и Гомера; современные забавы сами претендуют на роль высокого искусства — теперь забава и есть самый высокий жанр. Объявление развлекательного жанра классикой — вот особенность победившей демократии. Мир покрылся гигантскими цирками шапито, творениями модных архитекторов; высота куполов развлекательных комплексов достигает высоты египетских пирамид. Всевозможные центры Гуггенхайма, музеи современного искусства и т. п. — это не что иное, как подавляющий своим величием балаган, грандиозная ярмарка. Цирк размером с пирамиду Хеопса — вот символ демократии.

  53