34 
Когда приехали — уже темнело. Командир роты — пожилой капитан — решил закрыться от врагов местным холмом и чтоб артисты выступили перед бойцами при свете костра.
Все шло нормально. Бойцы собрались в тесный полукруг.
— Сколько фрицам дней осталось? — спрашивает Петя Фомин.
— Гав-гав! — отвечает пудель. Солдаты хохочут.
— А нам сколько?
— У-У-УУУУУУ! .
— Ну, Кузьма, готовься! — шепчет в открытую дверцу «зачехленной» клетки Марк, и изо рта его валит пар — далеко еще до настоящей весны.
Вышли куплетисты. Прошлись хорошо по Гитлеру, метко по-крестьянски, а еще с украинским акцентом — совсем смешно получилось.
Упросили их солдаты еще что-нибудь «сбацать». Теперь очередь была за Кузьмой. Марк вытащил его из клетки. Посадил на плечо, на правое — черт с ним. После войны попробует переучить.
И вдруг нарастающий свист, вспышка огня, грохот. Какая-то сила валит Марка, бросает его в сторону, и какое-то время летит он глазами вверх над темной землей, зажав в руке попугая. Летит и с размаху ударяется спиной о землю. Все немеет, и только где-то в груди становится жарко, а ног нет, и руки не чувствуются. И дышать трудно.
— Артиста! Артиста ранило! — затихая, откуда-то издалека доносится до ушей Марка чей-то голос. — Эй! Сюда!..
И шум, весь живой шум, окружающий природу, голоса, треск костра, все, что обычно звучит в воздухе, начинает отодвигаться от Марка, удаляться, и вот уже все звуки выходят, как какой-нибудь человек, из той темной комнаты, в которой он лежит. Выходят, как человек, и закрывают за собой дверь. И остается Марк один. А вокруг темно и тихо.
Глава 6
За окном падал первый снег. На подоконнике закипал чайник. А Банов сидел за столом и уже второй час перечитывал новый приказ Наркомпроса. Приказ был страшно многословным и имел к тому же малопонятное название. «Приказ о расширении внедрения добровольного интернатного положения для детей школьного возраста на всей территории СССР». Текст приказа, занимавший восемь страниц мелкого шрифта, был даже путанее, чем название, но смысл его после нескольких прочтений наконец начинал доходить до директора школы. Наркомпрос приказывал проводить среди учащихся регулярную агитацию с целью убедить их в необходимости поступления в суворовские и кулибинские училища. Пояснялось, что согласие родителей при поступлении в училища не требуется и что поступившие (а это значило — все желающие, так как прием в училища проходил без экзаменов) переезжают для продолжения учебы в другие города, где им предоставляется полное государственное обеспечение, включающее еженедельный просмотр кинофильмов, регулярные экскурсии, трехразовое питание и прочее.
Вызвав завуча, Банов приказал ему собрать после уроков всех учителей и прочитать им приказ.
Когда завуч ушел, Банов наконец заварил чай и отвлекся от работы.
Зазвонил телефон.
— Алло! Товарищ Банов! — прозвучал в трубке голос Клары. — Вы просили позвонить сегодня…
— А сегодня какой день? — рассеянно спросил Банов.
— Четверг, — произнесла Клара, и в голосе ее прозвучало удивление.
— А-а! Забыл! Извини, много работы, — заговорил он. — Да, я же хотел, чтобы мы в музей пошли сегодня…
— А когда сегодня?
— Музей до шести, — говорил Банов. — Давай часика в три встретимся…
— Мне подойти в школу?
— Нет, не надо. Лучше где-то в самом центре… может, на Красной площади?
— А где именно? — допытывалась Клара, и Банов понимал, что она права, ведь Красная площадь огромна.
— Возле Лобного места, хорошо? — предложил директор школы.
— Хорошо. В три часа у Лобного места. Положив трубку, Банов снова вызвал завуча Кушне-ренко.
— У нас на когда записано посещение Мавзолея?
— Конец апреля, — ответил завуч.
— Вычеркни! — строго сказал директор школы. Кушнеренко подозрительно покосился на Банова.
— Вычеркни! — повторил Банов. — И запиши на этот день экскурсию на ВДНХ. Понял?
Без десяти три Банов уже стоял у Лобного места. Немногочисленные экскурсанты и гости столицы бродили по Красной площади, а дальше медленно текла бесконечная человеческая река, впадавшая в Мавзолей. Рядом никого не было, никто из гостей столицы не интересовался Лобным местом.
К Банову подошел постовой милиционер.
— Что делаете? — как-то странно, но вежливо спросил он.
— Товарища жду, — ответил Банов.
— А потом что делать будете?
34 
