48 
— Ну вот пусть Архипка скажет! — проговорил счетовод, и десятки глаз уставились на Архипку.
А он пожевал губами, посмотрел на все еще стоявшего , ко всем спиной вора, и сказал:
— Да, может, не правую отрубить? Правой-то человек работает и ест. Может, лучше левую?
— Ну да! — сказал бригадир, — Конечно, лучше левую, а то что ж — останется он с левой рукой, а он ведь не левша! Кто за?
Снова поднялось множество рук, и бригадир, которому, видимо, уже надоело это долгое расследование, схватил вора за локоть и потащил его к выходу из коровника.
— Помогите! — попросил он мужиков. — Оттащим его к зимней кухне, накажем — и все! Чтоб неповадно было.
Бледный, как сентябрьская луна, вор быстро переставлял свои короткие ноги, покорно отдавшись на милость тащивших его за локти мужиков.
Солнце уже зашло, но темнота еще не загустела. Мужики остановились у большого пня, на котором кололи дрова и разрубали мясные туши.
Подождали, пока подошли остальные. Однако не было среди окруживших пень ни ангела, ни учительницы, ни доброй половины других новопалестинян.
— Давай! — скомандовал бригадиру счетовод, державший под мышкой свою толстую тетрадь. — Кто наказывать будет?
— Я могу! — самопредложился бригадир, закатывая рукава своего вечно грязного ватника.
— Да ты сними его, удобней будет для размаха! — посоветовал бригадиру ктото из строителей.
— И так хорошо, уж очень я к нему привык! — ответил бригадир, поднимая с земли у пня топор-колун. — Ну че, пускай руку ложит!
— Слышь ты, руку ложи! — повторил прямо в ухо Петру стоявший рядом с ним мужик.
Петр медленно наклонился к пню, осмотрел выпученным взглядом его поверхность, потом оперся о нее левой ладонью.
— Ну че ты так встал? — бригадир начинал сердиться, уже надоела ему эта канитель.
Петр присел, положил левую руку на пень и уставился на нее.
— Не смотри, дурак! — крикнул на него бригадир. Петр отвернулся.
— Ну че? — бригадир посмотрел на счетовода, сжимая топорище обеими руками.
— В общем, мы тебя примерно наказываем за воровство, понятно? — произнес счетовод. Петр молчал.
— Тебе понятно? — угрожающе наклонился к вору бригадир.
— Да… — едва слышно пробормотал он.
— Давай! — счетовод махнул рукой бригадиру, и тот, размахнувшись, опустил топор на пень.
Страшной силы крик раздался, и вор, подпрыгнув высоко вверх, побежал, хрипя и выкрикивая что-то, к склону холма. Он бежал и размахивал руками: правой и недорубленной левой, болтавшейся на жилах, и все кричал, кричал что-то бессвязное…
— Что ж ты недорубил! — нарушил напряженное молчание счетовод.
— Да топор… тупой совсем… хоть наточить надобно было… — оправдывался бригадир. — Че стали! — заорал он вдруг на стоявших рядом мужиков. — Ловите его, дорубить надо!
Мужики сорвались с места, рассыпались по склону, выискивая недонаказанного вора больше по его крику, чем глазами.
Догнали, принесли Петра снова на холм, к пню.
— Подровняй руку! — попросил бригадир одного мужика.
Тот подвинул недорубленную ниже локтя руку так, чтоб бригадиру удобнее было.
— Тут и размаха не нужно, — сказал счетовод.
— Ага, — кивнул бригадир, наклоняясь пониже к руке. Он сам еще раз поправил ее, посмотрел, где там были недорубленные жилы, и легко дорубил их. Потом спихнул руку с пня.
Петр свалился на землю и лежал тихо-тихо, как покойник.
— Оттащите его к Захару, пусть культю прижгет, а ток утру кровью изойдет весь! — сказал счетовод мужикам. Мужики подхватили его и ушли.
— Ну все, я спать! — сказал бригадир, воткнул топор в пень и зашагал к главному коровнику.
Счетовод заметил, что остался у пня один. Задумался о чем-то. Услышал вдруг скрип двери — видно, мужики уже дошли до коптильни Захара.
Присел на краешек пня и посмотрел в небо. Темнота уже загустела, и только звезды в ней были видны. Яркие и тусклые, большие и маленькие; они шевелились, блестели, прыгали с неба и неслись сюда, вниз, на эту землю, но, не долетая, на полпути гасли и исчезали из виду.
«Вот оно как! — удивленно думал счетовод. — Это ж, наверно, и мрут они там на небе? Надо будет учительницу спросить… Больно интересно оно… Может, если оттуда с неба смотреть, мы тоже светимся, пока живые, а как помрем — так и потухнем, и не видно нас…» А ночная темнота все густела, и уже ничего, кроме звезд, не видно было счетоводу, и сидел он там на пне, окруженный загадочным застывшим, замолчавшим до утра миром. Сидел и думал.
48 
