Подошел к нему однажды счетовод. Присел на лавку и сказал строго:
— Ты уже почитай неделю бесполезно живешь здесь…
— Как бесполезно? — спросил слегка удивленный Демид.
— Пользы от тебя никакой, только ешь и спишь. Вон и живот у тебя круглый, хоть сам ты и не жирный.
— Ты мой живот не трогай! — рассердился Полуботкин. — Он у меня специально такой, чтоб, когда пою, больше мощи было.
— Ну, мне твой живот не нужен, — горбун махнул рукой. — Мне нужно, шоб ты пользу приносил. Отрабатывать еду надо-то…
Демид задумался.
— А што же мне делать? — спросил он серьезно, понимая, что нехорошо всетаки так на всем готовом сидеть и ни хрена не делать.
— Ну, отработать тебе трудно будет, может, лучше отпоешь? За каждый день по песне, добро?
Эта мысль у Полуботкина протеста не вызвала. А тут еще счетовод наклонился к нему и спросил шепотом:
— Ты, часом, адресок Кремлевского Мечтателя не знаешь? Мы тут решили ему письмецо написать и немного копченого мяса послать.
— А что, у вас почта есть?
— Да нет, мы так, с оказией пошлем, через ближнее село. Наш коптильщик для них мясо коптит, вот через него и договоримся.
— Ну, знаю адрес, — кивнул Полуботкин, — могу и конверт надписать.
— А петь когда будешь?
— Настрой нужен… — помягче произнес Демид и тут же увидел в глазах у счетовода столько недоверия к собственной личности, что даже в горле запершило.
— Но скоро уже будет… вот на днях…
— Ты давай, не томи! — сказал на прощанье счетовод и ушел.
За обедом Полуботкин сказал бригадиру, что уже готов им в Новых Палестинах культуру песней укреплять, только место ему нужно такое, чтобы простора много было и эхо хорошее рождалось.
Бригадир, походив по холму, поскрипев снегом, определил такое место — у пня, что возле зимней кухни стоял для расколки дров и разрубки мясных туш. Был там и простор, потому как вид открывался и на заснеженные поля, и на другую сторону холма, где у речки стояла коптильня, а чуть дальше лес начинался.
Показал бригадир место Полуботкину, и согласились они, что место хорошее и петь Полуботкин будет на следующий день после обеда. На том и разошлись.
А тем временем счетовод с Захаром сидели в коптильне за столом и письмо Кремлевскому Мечтателю придумывали, а Катя, бывшая тут же, аккуратно его на бумагу записывала.
В письме этом рассказывали они о Новых Палестинах, о том, как живут и что едят. Писали, что жизнью своею довольны, и спрашивали совета, как и что в их жизни улучшить можно. И еще добавили в конце, что теперь у них в Новых Палестинах и культура есть, а завтра они будут песни слушать.
Потом склеили из бумаги конверт, вложили туда письмо и отнесли его Полуботкину адрес надписать.
Демид охотно вывел на конверте собственным карандашом: «Москва, Кремль, Кремлевскому Мечтателю».
Следующий день был солнечным и безветренным. Снег искрился и поскрипывал под ногами новопалестинян. Из трубы коптильни в небо уходил ровненький столбик дыма.
После обеда сытые и счастливые люди подтягивались к зимней кухне, возле которой должны были прозвучать обещанные Полуботкиным песни.
Вскоре появился и сам Полуботкин. Опустил на снег футляр с гармонью, забрался на пень, окинул окрестности взглядом, и сразу появилось в его лице чтото орлиное. Насмотревшись вдоволь по сторонам, он слез, вытащил гармонь, пробежался пальцами по ее кнопкам, извлекая из инструмента музыку. Потом присел на пень и задумался.
Народ все еще подходил, но бригадир, стоя рядом, переступал с ноги на ногу, выказывая нетерпение.
— Ну, давай уже! — сказал он, подойдя к Демиду. Полуботкин с гармонью в руках взобрался на пень.
— Русские песни! — объявил он.
Ангел, пришедший одним из первых, выискивал взглядом Катю, но постоянно натыкался на безразлично-неживого Архипку-Степана.
— Ну, я начинаю! — предупредил Полуботкин, глубоко вздохнул и рванул гармонь в стороны.
Музыка покатилась широкой волной вниз с холма.
— Раскинулось море широко… — загремел над Новыми Палестинами голос Демида, и все чуть ни присели от неслыханной прежде мощи. — …и ветер гуляет вдали… товарищ, плывем мы далеко, подале от нашей земли…
Новопалестиняне, завороженные, стояли не шевелясь. А песня неслась в поля, кружилась, как невидимая метель, и ощущали люди, словно внутри у них что-то просыпается, что-то бесстрашное и непобедимое. И кто-то из них, подумав: «А вдруг это душа?» украдкой на ангела глянул. А ангел, тоже завороженный, стоял и смотрел на Катю. И Катя смотрела на него. И так хорошо им было, укутанным в эту мощную песню, так радостно, словно для них двоих эта песня звучала.