— Да вот… хотел Волчанова увидеть…
— Товарищ солдат, — обратился тут Тверин к охранявшему его кабинет красноармейцу с автоматом. — Проводите товарища Добрынина к товарищу Волчанову, а то еще заблудится!
— Слушаюсь! — рявкнул солдат, и тут же гулкое коридорное эхо разнесло слово-выстрел в звуковые клочья.
— Да, Паша! — остановил Добрынина голос товарища Тверина. — Война скоро кончится! Только что решено было победить в апреле-мае будущего года! Позвони мне завтра!
— Хорошо, — пообещал народный контролер. Волчанов, увидев Добрынина в дверях кабинета, просиял, вскочил из-за стола, вышел навстречу.
И они обнялись, как друзья, не видевшие друг друга долгие годы.
— Посылку получил? — сразу же спросил младший лейтенант.
— Да, и посылку, и письмо… товарищ Волчанов…
— Ну ты что, — младший лейтенант сделал шаг назад. — Какой я тебе товарищ, я же друг твой! Или забыл, как мы тогда договорились? Я.Тимоха! А ты — Паша! Вспомнил?
И тут же Тимофей Волчанов рассмеялся, заметив, что его деланная строгость была Добрыниным воспринята всерьез.
— Голодный? — спросил младший лейтенант.
— Ну… чай я уже пил с товарищем Твериным.
— Ага, — Тимофей кивнул. — Значит ничего не ел! Старик никого не кормит! Ну, погоди!..
И Волчанов вышел в коридор, что-то кому-то сказал и вернулся.
— Счас сделают! А ты пока садись, рассказывай, что делал, кого видел!
Только начав рассказывать, понял народный контролер, что отяжелел его язык после вина. Трудно было проговаривать слова, особенно длинные. Но, к своей радости, заметил Добрынин, что даже если и выговорит только полслова — все равно Тимофей кивает, мол, понял. На рассказе про японцев Волчанов перебил Павла.
— Не вышло… — сказал он грустно. — Ни хрена не вышло… Поторопились они, вот их всех арестовали и казнили…
— Как казнили? — удивился народный контролер.
— Головы всем отрубили…
— И той японке? — с испугом в голосе спросил Павел.
— И ей… — Тимофей кивнул.
— Что ж они, сволочи… бабе… голову рубить? — голос Добрынина притих. — Не могли по-человечески? Ну расстреляли бы или повесили… А голову зачем?..
— Да ладно, — Волчанов махнул рукой. — Что плакать-то? Я сам, когда узнал, честное чекистское — плакал. Такая уже у меня и мечта была, чтобы вот жила рядом с нами Японская Советская Социалистическая республика… А теперь… война помешала… если б…
В кабинет без стука вошел солдат с железным подносом. Поставил поднос на стол. На подносе чайник, два стакана в подстаканниках, тарелка с бутербродами: с сыром и колбасой.
— Ну все, успокойся! — сказал Волчанов. — Им не поможешь, а нам еще жить и работать!.. Память мы их увековечим. Будут теперь и улицы, и переулки, и корабли… Давай поедим!
Вино размягчало Добрынина изнутри. Даже жевать бутерброды было ему трудно, но вкусный сладкий чай помогал поглощению пищи, смывая единым потоком все застревавшие во рту крошки в желудок.
Разговор время от времени возобновлялся, и в эти моменты Павел старался как можно короче пересказать последние события из своей жизни и работы.
— Дашь мне ту «кожаную» книгу посмотреть? А? — попросил в один момент Волчанов. Добрынин пообещал. Снова жевали, запивали чаем, вставляли в паузы слова.
— Да, ты орден свой получил? — вспомнил вдруг младший лейтенант.
Павел отрицательно мотнул головой.
— Ну, я старику напомню! Забыл он, наверно. Завтра будешь здесь?
— Ага.
— Сына уже видел?
— Нет еще, — ответил Павел.
— Счастливый ты человек, Паща! — младший лейтенант заулыбался широко и зубасто. — С первого раза и сын! А я вот так детей люблю, а не получилось, не повезло…
— Что, нету?
Волчанов скорбно мотнул головой.
— Своего покажешь? — спросил он.
— Давай. Сегодня можно. Няня должна вечером принести.
— Уже вечер! — сказал Волчанов, поглядев на свои часы. — Скоро восемь.
— Да? — Добрынин удивился скоротечности времени. — Так, может, ко мне пойдем, Гришутку увидишь.
— Можно. — Тимофей кивнул. — Мне сегодня уже все, ничего делать не надо. А на случай ЧП — дежурный есть.
— У меня там и переночевать есть где, — продолжал приглашать народный контролер уже согласившегося на поездку младшего лейтенанта.
Вышли. Темное низкое небо, тяжелое и беззвездное, висело над Кремлем и над всей столицей. Было покойно и мирно в этой темноте, и только откуда-то слева доносились два мужских голоса и треск костра, да виднелся искристый красный огонек.