46 
– Мама, что ты такое говоришь? – Нина удивленно смотрела на взволнованную мать.
– Я знаю, тебе хочется услышать другое, но, милая девочка, боюсь, что тебе не понравится правда.
– Ты словно меня обвиняешь в том, что произошло. А я была за сотни километров отсюда.
– Иногда достаточно присутствовать незримо!
– Мама!
– Прости, – поспешила извиниться Алевтина Михайловна. Она колебалась: говорить – не говорить?
– Ты пугаешь меня.
– Вы долго дружили – я не могла воспринимать происшедшее легко, пойми, – начала оправдываться Алевтина Михайловна. – Как гром среди ясного неба. Я не видела его со дня твоего отъезда. Он звонил несколько раз, спрашивал о тебе.
– А ты?
– Я? Передавала ему от тебя приветы.
– Зачем?
– Он нуждался в них. Простое человеческое внимание. Приветы, которые ты почему-то забывала передать своим друзьям. И Леночке, кстати, тоже, – голос Алевтины Михайловны снова стал твердым. – Саринск для тебя – воспоминание, от которого нужно избавиться. Мы все – досадное прошлое! Я ошибаюсь? Скажи, что я ошибаюсь, девочка.
Нина убрала руки со стола, скрестила их на груди и усмехнулась. Она не ожидала такого поворота – милая, мягкая мама вдруг выпускает коготки, обвиняет: «И в чем? В том, что за столько времени на новом месте, в новой обстановке она не только не потерялась, напротив – нашла себя. В том, что у нее впервые чтото получилось без ее материнского участия? Как же ей, оказывается, обидно, что ее девочка вернулась все еще уверенная в себе. Неужели все настолько мелко? Ну, дела! Однако насчет Саринска она попала в десятку!» – Нина поджала губы, выдерживая паузу. Последнее время, общаясь с Геннадием, она замечательно овладела этим нехитрым приемом вынудить собеседника говорить дальше, открываться до конца. И с мамой она решила не отступать от своих новых правил игры.
– Ты ошибаешься, – ледяным тоном ответила Нина.
– А что дальше?
– Дальше? Вернемся к Володе. Он был и остается моим другом. Что бы ни толкнуло Панина совершить этот ужасный поступок, я не виню его и не оправдываю. Я просто принимаю случившееся как всегда.
– Он убил Артема Пятака, если помнишь…
– Что ему за это будет?
– Первый нормальный вопрос, – Алевтина Михайловна надела рукавички и, открыв дверцу духовки, вытащила пирог. Аромат свежей выпечки и фруктов стал еще более насыщенным. Но Алевтина Михайловна вдруг подумала, что их разговор не способствует приятному чаепитию со свежей выпечкой. «Неужели она сможет спокойно есть?» – глядя на Нину, подумала она, но отрезала кусочек и положила на блюдце. – Его осудят по статье за непредумышленное убийство с отягчающими обстоятельствами. Сначала его ждет колония, потом – тюрьма.
– Он никогда не пил настолько, чтобы совершать глупости.
– Убийство не глупость, а преступление, – Алевтина Михайловна покачала головой. – Вся жизнь под откос.
– Кто же виноват? Остался без твердой руки. Оказывается, стоило мне ненадолго отлучиться, как он…
– И часто тебе приходилось оберегать его от глупостей, как ты это называешь?
– Бывало.
– Не вешай себе незаслуженные награды, Нина. Противно слушать!
– Мамочка, почему ты так разговариваешь со мной? Я ведь тоже очень сожалею. Только что же мне теперь делать? Я ему не невеста, не жена и никогда бы не стала ею, как он, бедный, об этом ни мечтал.
– Да, я чувствую, у тебя совершенно иные планы, – произнесла Алевтина Михайловна, и Нина уловила в тоне матери сожаление, смешанное с иронией.
– Ты же сама говорила, что я должна добиться в жизни большего. Говорила?
– Говорила, не отказываюсь.
– Так почему же ты сейчас хочешь повесить на меня пожизненные страдания за чужую глупость? Почему тебе так хочется видеть меня испуганной, заплаканной, готовой идти за ним в тюрьму, что ли? – Нина вышла из себя. Пожалуй, она впервые так резко разговаривала с матерью. – По-твоему, в этом мое высокое предназначение?
– Мы говорим на разных языках, девочка.
– Неправда.
– Ты бы хоть вид сделала, что жалеешь его, непутевого.
– Неужели это не написано на моем лице? – возмутилась Нина.
– Нет. И общаться ты ни с кем не хочешь, потому что тебе наплевать на всех и все. Что с тобой случилось, Нина?
– Ты придираешься ко мне. Я скоро уезжаю, а ты решила оставить такие неприятные воспоминания о доме, о наших беседах, – Нина развела руки в стороны. – Я никогда не считала себя декабристкой. Слишком высокие идеалы и, по-моему, бессмысленные. Всего должно быть в меру.
46 
