52 
Рядовой, танкист
«Выглядел я внешне так, что никому в голову не приходило, что у меня внутри. Только отец и мать не разрешали бесконечно думать о том, от чего не мог освободиться.
…Уехал я в Афганистан со своей собакой Чарой. Крикнешь: «Умри!» – и она падает. «Закрой глаза», – и она лапами закрывает морду и глаза. Если мне не по себе, сильно расстроен, она садилась рядом и плакала… Первые дни я немел от восторга, что я там. С детства тяжело болел, в армию меня не брали. Но как это парень не служил в армии? Стыдно. Будут смеяться. Армия – школа жизни, она делает мужчин. Попал в армию. Начал писать рапорты, чтобы послали в Афганистан.
– Ты там сдохнешь за два дня, – уговаривали меня.
– Нет, я должен быть там, – я хотел доказать, что я такой же, как и все.
От родителей скрыл, где служу. С двенадцати лет у меня рак лимфоузлов, они всю жизнь меня спасали. Сообщил им только номер полевой почты, мол, секретная часть, город назвать нельзя.
Привёз с собой собаку и гитару. В особом отделе спросили:
– Как ты сюда попал?
– А вот так… – рассказываю, сколько рапортов подал.
– Не может быть, чтобы сам. Ты что, сумасшедший?
Никогда не курил. Захотелось закурить.
Увидел первых убитых: ноги отрезаны по самый пах, дыра в голове. Отошёл и упал. Все во мне вопило: «Хочу быть живым».
Ночью кто-то стащил автомат убитого. Нашли. Наш солдат. Продал в дукан за восемьдесят тысяч афгани. Покупки показал: два магнитофона, джинсовые тряпки. Мы сами его убили бы, растерзали, но он был под стражей. На суде сидел, молчал. Плакал. В газетах писали о «подвигах». Мы смеялись, возмущались, ходили с этими газетами в туалет. Но загадка: вернулся домой, прошло два года, я читаю газету, ищу о «подвигах» – и верю.
Там казалось: вернусь домой – это будет радость. Все переделаю в своей жизни, переменю. Многие возвращаются, разводятся, наново женятся, уезжают куда-нибудь. Кто в Сибирь строить нефтепроводы, кто в Чернобыль, кто в пожарники. Туда, где риск. Уже нельзя удовлетвориться существованием вместо жизни. Я там видел обожжённых ребят… Сначала они жёлтые, одни глаза блестят, а кожа слезает – они розовые… А подъем в горы? Это так: автомат – само собой, удвоенный боекомплект – килограммов десять патронов, гранат столько-то килограммов, плюс ещё каждому человеку по мине – это ещё килограммов десять, бронежилет, сухпаек, – в общем, со всех сторон навешано на тебе килограммов сорок, если не больше. У меня на глазах человек становился мокрым от пота, будто его ливень исхлестал. Я видел оранжевую ледовую корку на застывшем лице убитого. Да, почему-то оранжевую. Видел дружбу, трусость… А то, что мы сделали, это было нужно. Вы, пожалуйста, никогда не трогайте этого. Много сейчас умников. Почему же никто не положил партбилет, никто пулю в лоб себе не пустил, когда мы были там? Нет, это не зря жертва.
Приехал, мать, как маленького, раздела, всего ощупала: «Целенький, родненький». Сверху целенький, а внутри горит. Все мне плохо: яркое солнце – плохо, весёлая песня – плохо, чей-то смех – плохо. В моей комнате те же книги, фото, магнитофон, гитара. А я другой… Через парк пройти не могу – оглядываюсь. В кафе официант станет за спиной: «Заказывайте». А я готов вскочить и убежать, не могу, чтобы у меня кто-то за спиной стоял. Увидишь подонка, одна мысль: «Расстрелять его надо». На войне приходилось делать прямо противоположное тому, чему нас учили в мирной жизни. А в мирной жизни надо было забыть все навыки, приобретённые на войне. Я стреляю отлично, прицельно метаю гранаты. Кому это здесь надо?
Там мне казалось, что есть что защищать. Мы защищали нашу Родину, нашу жизнь. А тут друг не может одолжить трояк – жена не разрешает. Разве это друг? Я понял, что мы не нужны. Не нужно то, что мы пережили. Это лишнее, неудобное. И мы лишние, неудобные. Работал я слесарем по ремонту автомобилей, инструктором в райкоме комсомола.
Ушёл. Везде болото. Люди заняты заработками, дачами, машинами, копчёной колбасой. До нас никому нет дела. Если бы мы сами не защищали свои права, то это была бы неизвестная война. Если бы нас не было так много, сотни тысяч, нас замолчали бы, как замолчали в своё время Вьетнам, Египет… Там мы все вместе ненавидели «духов». Кого же мне сейчас ненавидеть, чтобы у меня были друзья?
Ходил в военкомат, просился назад, в Афганистан. Не взяли, сказали: «Война скоро кончится». Вернутся такие же, как я. Нас будет ещё больше.
Утром просыпаешься и рад, что не помнишь снов. Я никому свои сны не рассказываю. Но остаётся, существует даже то, что не смог рассказать, не захотел…
52 
