– Вон отсюда!
– Ты что?
– Вон!!!
На столе лежит человек… У него раскрыта грудная клетка.
– Вон!!!
Сутки за операционным столом стоим, бывало, а и то и двое. То с боевых раненых везут, то неожиданно начнутся самострелы – в колено себе выстрелит или пальцы на руке повредит. Море крови… Не хватало ваты…
Тех, кто решался на самострел, презирали. Даже мы, медики, их ругали. Я ругала:
– Ребята гибнут, а ты к маме захотел? Коленку он поранил… Пальчик зацепил… Надеялся, в Союз отправят? Почему в висок не стрелял? Я на твоём бы месте в висок стреляла…
Клянусь, я так говорила! Мне они тогда все казались презренными трусами, только сейчас я понимаю, что это, может быть, и протест был, и нежелание убивать. Но это только сейчас я начинаю понимать…
В восемьдесят четвёртом вернулась домой. Знакомый парень нерешительно спросил:
– Как ты считаешь: должны мы там быть?
Я вознегодовала:
– Если бы не мы, там были бы американцы. Мы – интернационалисты…
Как будто я могла это чем-то доказать.
Удивительно мало мы там задумывались. Жили с закрытыми глазами. Видели наших ребят, покорёженных, обожжённых. Видели их и учились ненавидеть. Думать не учились. Поднимались на вертолёте, внизу расстилались горы, покрытые красными маками или какими-то неизвестными мне цветами, а я уже не могла любоваться этой красотой. Мне больше нравился май, обжигающий своей жарой, тогда я смотрела на пустую, сухую землю с чувством мстительного удовлетворения: так вам и надо. Из-за вас мы тут погибаем, страдаем. Ненавидела!
Раны огнестрельные… Раны минно-взрывные… Вертолёты садятся и садятся… Несут на носилках… Они лежат, прикрытые простынями…
– Раненый или убитый?
– Нет, не раненый…
– А что? – отворачиваю край простыни.
А там лежит скелет, обтянутый кожей. Таких доставляли с далёких застав.
– Что с ним случилось?
– Чай с мухой подал.
– Кому?
– «Деду» нёс чай, а туда муха залетела. Били и две недели не подпускали к кухне…
Боже мой! И это среди моря крови… Среди чужих песков…
В Кундузе двое «дедов» заставили ночью «молодого» выкопать яму… Он выкопал…»Стань в яму»… Он стал в яму… Они засыпали его по горло землёй… Одна голова торчала… Всю ночь они на неё мочились… Утром, когда его откопали, он застрелил обоих… Об этом случае по всей армии читали приказ…
Боже мой! И это среди моря крови… Среди чужих песков…
Рассказываю вам, а сама думаю: все такое страшное. Почему я только страшное вспоминаю? Была же дружба, взаимовыручка. И геройство было. Может, мне мешает та старая афганка? Мы её спасли, а она хотела в нас плюнуть… Но я вам не до конца рассказываю… Её привезли из кишлака, через который прошли наши спецназовцы… Никого живого не осталось, только она одна… А если с самого начала, то из этого кишлака стреляли и сбили два наших вертолёта… Обгоревших вертолётчиков вилами докололи… А если до самого конца, до самого… То мы не задумывались: кто первый – кто последний. Мы лишь своих жалели…
У нас послали на боевые врача. Он первый раз вернулся, плакал:
– Меня всю жизнь учили лечить. А я сегодня убивал… За что я их убивал?
Через месяц он спокойно анализировал свои чувства:
– Стреляешь и входишь в азарт: на, получай!
…Ночью на нас падали крысы… Обтягивали кровати марлевым пологом. Мухи были величиной с чайную ложку. Привыкли и к мухам. Нет животного неприхотливее человека. Нет!
Девочки засушивали на память скорпионов. Толстые, большие, они «сидели» на булавках или висели на ниточках, как брошки. А я занималась «ткачеством». Я брала у лётчиков парашютные стропы и вытягивала из них нити, которые потом стерилизовала. Этими нитями мы зашивали, штопали раны. Из отпуска везла чемодан игл, зажимов, шовного материала. Сумасшедшая! Привезла утюг, чтобы не сушить на себе зимой мокрый халат. И электрическую плитку.
По ночам крутили всей палатой ватные шарики, стирали и сушили марлевые салфетки. Жили одной семьёй. Мы уже предчувствовали, что, когда вернёмся, будем потерянным поколением, лишними людьми. Как, например, нам ответить на вопрос, зачем столько женщин посылали на эту войну? Когда стали прибывать уборщицы, библиотекари, заведующие гостиницами, мы сначала недоумевали: для чего уборщица на два-три модуля или библиотекарь для двух десятков потрёпанных книг. Для чего, как вы думаете?.. Мы сами сторонились этих женщин, хотя они ни в чем не были перед нами виноваты.