— У нас с тобой разные дома, Руслана, — покачал головой он.
Руслана взвилась:
— Так, может быть, ты еще ее к себе домой приведешь?
— Непременно. Я так и сделаю, — Кирилл отступил, открывая Таисию, и обнял ее за плечи.
Таисия прильнула к нему.
В кабинет заглянула секретарша:
— Нужна помощь, Кирилл Леонидович?
— Нет… Хотя — да! Моя жена… моя бывшая жена собралась на вокзал, предоставьте ей, пожалуйста, мой автомобиль. И проследите, чтобы с ней было все в порядке. Всего доброго, Руслана.
Бой за мужа был проигран — и Руслане ничего не оставалось делать, как выйти из кабинета с гордо поднятой головой.
Таисия не предполагала, что ситуация завершится именно так — в ее пользу. Она была благодарна Кириллу за его поведение.
— Я много лет мечтала избавиться от роли секретарши, женщины на вторых ролях, от роли нелюбимой жены… — призналась она. — В общем, я всю жизнь была второй, Кирилл. И только сегодня почувствовала себя первой. Я сначала даже не поверила своим ушам — никто, никогда в жизни не признавался мне в любви публично!
— А я готов это делать ежедневно! Хочешь по радио? — предложил Кирилл.
Таисия поморщилась:
— Нет, пожалуй, радио это — перебор…
— Ой, извини. Про радио — это я перегнул палку, — спохватился Кирилл.
— Ладно, ничего! Хотя было бы забавно услышать по радио признание в любви от вице-мэра!
Кирилл отреагировал на последние слова:
— Таисия, у тебя была отговорка, что ты пришла по делу…
— Да, чуть не забыла. Это не отговорка, Кирилл. Я хотела узнать о тендере. Сегодня видела Самойлова, и он намекал на тебя, как на свою руку в мэрии, — сообщила Таисия. Кирилл сокрушенно покачал головой:
— Эх, Борис, Борис. Неисправимый человек. Нет, Таисия, никаких подтасовок не будет. У Буравина шансы велики, и тендер будет честным.
— Меня это волнует, потому что от материального положения моего бывшего мужа зависит и материальное положение нас с Катей, — объяснила Таисия.
Но Кирилл обнял ее и сказал:
— Отныне это моя забота. Я, как ты понимаешь, человек не бедный.
Теперь у Буряка была исключительная возможность разобраться с Марукиным на полную катушку.
— Ну что, Юрий Аркадьевич, как будем теперь общаться? На ты или на вы? — голос следователя звенел металлом. — Как ты здорово маскировался под порядочного, сукин сын!
— Ладно, Григорий Тимофеевич. Разговоры о порядочности в формат допроса не входят, — буркнул Марукин.
— Хорошо. Пойдем по форме, — следователь открыл папку и приготовил ручку, чтобы записывать, — начнем с финала твоей карьеры, гражданин Марукин! Итак, что ты можешь сказать по поводу нападения на Андрея Владимировича Москвина в ночь с семнадцатого на восемнадцатое июня?
— Ни черта не скажу без адвоката, — процедил Марукин.
— Ах, вот как. Вот какой тебе формат разговора нужен! А ты не забыл, какими способами сам выбивал признания у задержанных? — угрожающе подошел вплотную Буряк.
Марукин отмахнулся:
— Не пугай. Устал я уже пугаться. Все.
— Тогда не ломайся, говори! — повысил голос следователь.
Марукин устало посмотрел на него:
— Что, что ты хочешь услышать?
— Все! Можно не играть в вопросы-ответы, можешь рассказать все сам в произвольном порядке. Но сам, сам! О том, как помогал Родю, когда тот был здесь, в камере, как скрывал от меня сообщников, как ударил Москвина, как обвел вокруг пальца Родя, как хранил здесь, — Буряк показал на сейф, — вот здесь, здесь — золотые монеты из сундука смотрителя маяка!
— Сундука-маяка. Ты в гневе — просто поэт, — усмехнулся Марукин.
— Не копируй чужие фразы, Марукин.
— Свои на ум не приходят, — признался тот.
— В письме, которое ты сам, между прочим, принес, все написано достаточно подробно. Подробно, ясно, убедительно. Нет никаких сомнений в том, что именно ты организовал побег!
— А вот и нет. Побег смотрителя маяка организовал не я, — заявил Марукин.
Следователь удивился:
— А кто же, по-твоему?
— Константин Самойлов.
— Не утруждайте себя, гражданин Марукин, — скептически смерил его взглядом следователь, — вам не удастся оклеветать Константина Самойлова. Один раз вы попытались уже сделать это. Но не вышло. И собственноручно изготовленный протокол — тому доказательство.
Следователь показал Марукину бумаги. Тот замялся:
— Я… я был заложником опасного преступника. Я… был под давлением.