110 
— Это тебе, Томас. Бумаги, деньги, ну и аналитика, разумеется. Почитай перед отъездом. Полезно.
Томазо вздохнул, сунул шкатулку под мышку и тем же вечером перечитал все. Положение и впрямь было — хуже некуда.
Главное, отчаянно не хватало денег на ведение затянувшейся войны, а тем временем Австриец методично откусывал от папского пирога один кусок за другим. Занял Майорку, вошел в Неаполь, позволил англичанам начать штурм Гибралтара, добился от попавшего в плен короля Франции свободы для всей Голландии… Естественно, что благодарные голландцы начали топить флоты его противников и перехватывать суда с черными рабами еще активнее. А между тем основой долговременного могущества Церкви были отнюдь не реквизиции, а как раз рабы. Но все упиралось в цену черного работника, а ее диктовала целая банда перекупщиков.
— Сами португальцы и мышь в амбаре не поймают, — как-то пошутил Генерал.
Это было так: поймать черного дикаря мог только такой же черный дикарь, а потому единственным поставщиком рабов был Негус эфиопский. У него рабов покупали османы, у османов — португальцы, и лишь затем, с начетом убытков от утопленных голландцами судов, рабы попадали в руки Церкви.
Дабы укоротить цепочку перепродаж, Орден попытался подмять православных эфиопов под себя и даже сумел договориться об унии двух Церквей, но когда братья начали править эфиопские Священные Писания, это обернулось такой бойней, какой не было даже в Гоа.
— Это страшные люди, — мотали головами чудом уцелевшие братья, — не то что наши крестьяне. Не дай бог еще раз…
Так что, по расчетам экономов Ордена, одомашнивание индейцев оставалось единственным способом быстрого получения денег. Индейцев не надо было трижды перепродавать, затем, теряя корабли, перевозить через океан… их можно было просто брать на месте — в любом количестве — и сразу же загонять на сахарные плантации. Одна беда: дохли они как мухи. Восемь-девять лет — и все!
Томазо достал из шкатулки последнее письмо и удивленно хмыкнул: под ним, на самом дне шкатулки, скрывалась книга.
— А это еще что? — достал он обтянутый сафьяном том и открыл титульный лист.
В центре листа витиеватыми буквами было отпечатано имя, о котором он едва не забыл, — Томмазо Кампанелла, и чуть ниже значилось — «Город Солнца».
— Ч-черт! — выдохнул Томазо. — Он успел! И тут же сообразил, что, раз книга уже издана, Кампанелла вышел на Папу напрямую, минуя подавшего ему идею тезку. Хотя, возможно, он и упомянул некоего Т. Хирона мелким почерком в сопроводительном письме в курию — дабы не иметь трений с Орденом.
— Умен… ничего не скажешь.
Пролистав том, Томазо с неудовольствием отметил, что мысли Бруно изрядно искажены, а текст повсюду сквозит желаниями просидевшего двадцать шесть лет в одиночной камере мужчины, и лишь тогда вернулся к снятому им с книги последнему письму. Это был почерк Генерала.
«Ты своего добился, — писал Генерал. — Его Святейшество снова в восторге. Будет неплохо, если ты когда-нибудь научишься не только прыгать через голову начальства, но и думать своей. Но теперь уже поздно: взялся — значит делай. Прощай…»
Томазо похолодел.
— Они что… хотят, чтобы я сам все это проверял на индейцах? — не веря в такой цинизм, выдохнул он.
Судя по записке Генерала, Папа именно этого и хотел.
Первым делом Амир, заткнув ноздри пропитанным уксусом хлопком, осмотрел восьмерых женщин. Вонь в трюме стояла невыносимая, многолетняя, но, кроме одного подозрения на кожную болезнь и одной недавней беременности, черные рабыни, как ни странно, были здоровы. Одна беда, насиловали их каждый день и по многу раз: и члены команды, и охрана, и даже высший командный состав.
— Распорядитесь, чтобы вон ту, с краю, не трогали, — попросил он управляющего.
— Почему? — не понял тот.
— Она беременна.
— Ну и что?
— Может быть выкидыш.
— Ну и что?
Амир на секунду задумался.
— Иногда это сопровождается кровотечением и смертью.
— Да не смеши! — рассмеялся управляющий. — Она же здоровая, как лошадь! Что ей сделается?!
Похоже, границы полномочий Амира как судового врача где-то здесь и заканчивались. А потом хочешь не хочешь, а пришлось опускаться в трюм к мужчинам.
Дикари сидели в полной темноте, и когда Амир спустился на единственное освещенное пятно, прямо под лестницей, в него впились десятки и десятки глаз. Сердце зашлось.
Привыкая к темноте и постепенно изгоняя из груди мгновение испуга, Амир пригляделся. Негры сидели плотными рядами — спина к спине — и выглядели такими же испуганными, как, вероятно, он сам только что.
110 
