Особенно,... 
101 
И пусть говорят, что он не еврей.
Однажды вечером она пришла домой, села за кухонный стол и не только попросила налить ей вина, но и выпила это вино залпом. А потом из глаз ее хлынули слезы.
Треслав попытался ее обнять, но она остановила его жестом.
— О боже, что с тобой? — спросил он растерянно.
Она закрыла лицо руками; плечи ее тряслись, но он не мог разобрать, от рыданий или от смеха.
— Хеп, да что с тобой? — допытывался он.
Когда она отняла ладони от лица, это не прояснило картины. Треслав по-прежнему гадал, что случилось — то ли что-то воистину ужасное, то ли что-то неимоверно смешное.
Наконец она овладела собой, попросила налить еще бокал, что его всерьез обеспокоило: два полных бокала вина были годовой нормой для Хепзибы, — и начала рассказ:
— Помнишь ту дубовую дверь, что недавно навесили в музее? Хотя, возможно, ты ее не видел. Это двустворчатая дверь бокового входа — с той стороны, где будет твоя любимая беседка для чаепитий. Я как-то показывала тебе фото медных ручек в форме шофаров — бараньих рогов, — которые мы для этой двери заказали. Вспомнил? Так вот, — только не пугайся — дверь и ручки осквернили. Это случилось во второй половине дня, когда я работала внутри здания с архитектором, потому что в обеденный перерыв все было нормально. А уже перед уходом я обнаружила это. И каким же надо быть ублюдком, чтобы вытворять такое!
Треслав сразу подумал о свастиках. Он читал, что в последнее время свастики все чаще появляются то тут, то там. Он говорил об этом Финклеру, но Финклер в ответ попросил не беспокоить его, пока евреев не начнут открыто резать на улицах. Гребаные свастики!
— Чем их нарисовали? — спросил он. — Краской?
Он боялся услышать, что свастики были нарисованы кровью. Для этих целей все чаще использовалась кровь или фекалии. Иногда сперма. Ранее Хепзиба уже получала пару таких посланий в кроваво-фекальном исполнении.
— Подожди, дай мне закончить.
— Ну так не тяни.
— Это был бекон.
— Что?
— Это был бекон. Они… я полагаю, работал не одиночка… они обмотали дверные ручки ломтями бекона. Израсходовали две или три упаковки — в общем, не поскупились.
И она вновь закрыла лицо руками.
— Ужасно, — сказал он. — Какая гнусность!
Хепзибу начало трясти, и он поспешил ее обнять.
— Что за подонки! — сказал он гневно. — Так бы взял и прибил их на месте!
И только тут он понял, что она трясется от сдерживаемого хохота.
— Да ведь это всего лишь бекон, — сказала она.
— Всего лишь бекон? Всего лишь?
— Я не говорю, что это милая шутка. Ты прав, это гнусность. И замысел был гнусный. А получилось убого и глупо. Неужто они рассчитывали, что мы сразу соберем вещички и сбежим из особняка? Что мы свернем планы по устройству музея из-за нескольких ломтиков бекона? Что мы в панике покинем эту страну? Это же абсурд. Надо видеть в этом смешную сторону.
Треслав попытался увидеть смешную сторону.
— Пожалуй, ты права, это смехотворно, — сказал он и для убедительности выдавил смешок.
Хепзиба утерла слезы.
— С другой стороны, — сказала она, — это заставляет задуматься о происходящем в стране. Когда читаешь о таких же выходках в Берлине двадцатых, невольно думаешь: «Почему они тогда не распознали угрозу и не сбежали из Германии, пока это было возможно?»
— Наверное, они тоже старались увидеть в этом смешную сторону, — предположил Треслав.
Он снова помрачнел. Хепзиба вздохнула.
— И это происходит в Сент-Джонс-Вуде, — сказала она. — Не где-нибудь, а прямо здесь.
— От них нигде не укроешься, — сказал Треслав, вспоминая, как с ним обошлись чуть ли не на пороге Дома вещания. «Ах ты, жид!»
Оба замолчали, воображая орды антисемитов, бесчинствующие на улицах лондонского Вест-Энда.
Потом Хепзиба начала громко смеяться. Она представила себе, как вандалы старательно обертывают жирными ломтями дверные ручки и запихивают кусочки сала в замочные скважины (об этой детали она забыла сказать Треславу). А перед тем они заходят в ближайший универмаг за «боеприпасами», расплачиваются в кассе, возможно используя дисконтную карточку, и скрытно, как партизаны, с беконом наперевес подбираются к Музею англо-еврейской культуры, на здании которого еще нет вывески, так что его даже нельзя считать существующим.
— Дело не только в их преувеличенном представлении о нашем страхе перед свининой, — сказана она, отсмеявшись. — Они наверняка не знают, как я люблю сэндвичи с беконом. Но дело еще и в их преувеличенном представлении о нашей вездесущности. Они находят нас даже раньше, чем мы сами находим себя. От них нигде не укроешься как раз потому, что им — так они думают — негде укрыться от нас.
101 
