— Мне кажется, ты просто хочешь, чтобы я надолго заткнулся, — сказал Треслав, едва увидев оглавление и размер шрифта.
На его взгляд, это была одна из тех книг, которые ты начинаешь читать в юности и заканчиваешь в доме престарелых на соседней койке с другом Либора, великим знатоком иврита.
— По мне, ты и так достаточно хорош, — сказала она. — Мне нравится эта твоя растерянность. Но ты же сам все время твердил, что хочешь учиться.
— Тебе правда нравится моя растерянность?
— Я ее просто обожаю.
— А как насчет того, что я необрезанный?
К этой теме они возвращались неоднократно.
— Сколько раз тебе повторять: для меня это не суть важно.
— Зато для меня это очень чувствительный вопрос. В буквальном смысле чувствительный.
Он предложил обратиться к какому-нибудь специалисту. Никогда не поздно это сделать. Она была решительно против.
— Это будет нелепо, — сказала она.
— А если мы заведем сына?
— Мы не собираемся заводить сына.
— Ну а если?
— Это будет совсем другое дело.
— Ага, значит, что хорошо для него, для меня не годится. В этом доме существуют двойные стандарты возмужания.
— При чем тут возмужание?
— Как раз это я и пытаюсь выяснить.
— Знаешь что, обратись-ка ты к более авторитетным источникам. Почитай того же Маймонида.
Он долго не решался взяться за Маймонида, предвидя печальный конфуз, неизменно поджидавший его при чтении любого философского труда. Сколько раз он, бывало, плескался в прозрачных и ясных водах вступительных рассуждений автора, а через несколько страниц ясный свет вдруг начинал меркнуть, воды темнели — и вот уже он тонул в мутном болоте непонимания. Но с Маймонидом все вышло иначе. Маймонид вообще обходился без прозрачной воды, и Треслав ухнул в болото с первых же прочитанных фраз.
«Люди полагали, — писал Маймонид, — что слово zelem на еврейском языке указывает на конфигурацию вещи и ее очертания, и привело их это к полнейшему соматизму из-за Его речения: „Сделаем человека по образу Нашему и по подобию Нашему“ (Быт. 1: 26). И они подумали, что Бог обладает человеческой формой, то есть конфигурацией и очертаниями, что и заставило их сделать вывод о полнейшем соматизме, — и они уверовали в Него».[102]
Прежде чем двигаться дальше, вглубь текста, Треслав решил досконально разобраться с описанием Божественной внешности (или ее отсутствия) и уточнить смысл слова zelem — тут он пошел по пути всех мистиков и мечтателей. Разумеется, это слово буквально означало то, что сказал Маймонид: очертания, образ. Однако для Треслава оно прозвучало как странное магическое заклинание, и он не смог так легко пройти мимо. Посему он решил выяснить, кто эти «люди», чье мнение оспаривал Маймонид, — ибо надо же узнать масштабы собственной растерянности, прежде чем прибегнуть к услугам путеводителя, — и в следующий миг окунулся в море сносок, комментариев к этим сноскам и примечаний к этим комментариям, восходящих к самому началу времен, так что стало уже совсем непонятно, кто с кем и почему спорит. Если человек и был создан в соответствии с zelem Бога, то Создатель, похоже, и сам не очень ясно представлял себе, что такое zelem.
«Эта религия слишком стара для меня», — подумал Треслав. Он ощущал себя малым дитем, заблудившимся в темном лесу дремучих мыслей.
Хепзиба заметила, что он впал в уныние, и поначалу приписала это отсутствию настоящей работы.
— Еще несколько месяцев, и мы откроемся, — пообещала она.
В чем конкретно будут заключаться обязанности Треслава после открытия музея, до сих пор не обсуждалось. Иногда он видел себя в роли этакого англо-еврейского мэтра от культуры, который будет встречать гостей у входа, направлять их к экспонатам, давать необходимые пояснения и олицетворять собой тот дух взаимовыгодного культурного обмена и просвещения, ради которого этот музей и был создан. Не исключено, что Хепзиба видела его примерно в той же роли.
Вопрос о будущем Треслава — в профессиональном, религиозном и семейном плане — все еще ожидал решения.
— Между вами все хорошо? — незадолго до того поинтересовался Либор у своей правнучатой племянницы.
— Все отлично, — ответила та. — Думаю, он меня любит.
— А ты?
— И я его. Он нуждается в заботе, и я тоже.
— Очень рад за вас обоих. Желаю счастья.