Особенно,... 
94 
— Позволь мне составить меню, — вызвался он.
И Хепзиба согласилась.
Его огорчало лишь то, что местоположение особняка не позволяло развернуть на прилегающей территории активную палаточную торговлю, которая, как известно, весьма способствует финансовому процветанию музеев. До старой «битловской» студии было рукой подать, но основной туристский поток направлялся к ней с другой стороны. Парковка у музея также оказалась проблематичной: повсюду были сплошные линии разметки, а небольшой косогор перед «рейнским замком» и опасливо замедляющие ход автобусы отвлекали на себя внимание автомобилистов — потенциальных посетителей музея. Да и деревья вдоль дороги разрослись так, что за ними трудно будет разглядеть музейное здание или соответствующий указатель.
— Люди просто не смогут найти наш музей, — предупреждал он Хепзибу, — или попадут в аварию, его высматривая.
— И какие предложения в этой связи? Хочешь, чтобы я сгладила косогор и вырубила деревья?
Вместо этого Треслав представил себя стоящим на улице в музейной униформе и взмахами рук направляющим транспортные потоки.
Была еще одна вещь, которая его беспокоила, но о которой он предпочитал не распространяться: вандализм. Чуть ли не каждый посетитель Эбби-роуд норовил оставить свой след на окрестных стенах. В большинстве случаев надписи были доброжелательными: «Такой-то любит того-то», «Мы все живем в желтой подлодке», «Покойся с миром, Джон» и тому подобное, — но однажды, проходя мимо, Треслав заметил жирную свежую надпись по-арабски. Она вполне могла быть посланием любви: «Представь, что нет всех государств и нет больше границ…» — ну а вдруг это было послание ненависти: «Представь, что нет Израиля, евреев больше нет…»?
Треслав знал, что у него нет веских причин подозревать подобное, и потому держал свои подозрения при себе. Однако арабская надпись выглядела весьма угрожающе, она как бы перечеркивала все предыдущие надписи и противопоставляла себя самому духу этого места.
Или ему все это только представлялось?
Обычно Треслав чувствовал, когда ему делают снисхождение, и воспринимал это болезненно, но идею Хепзибы о размышлениях как лучшем способе ей помочь он сразу же одобрил. Тут было над чем поразмыслить, а размышлять в полупрофессиональном качестве ему нравилось. Временами он размышлял об этом на дому, в своем «кабинете», под который Хепзиба выделила комнату, где хранились ее хэмпстедские накидки и шали — она их больше не носила, но и расставаться с ними окончательно не торопилась (Треслав с удовольствием отметил, что, когда встал выбор между ним и шалями, последние оказались в проигрыше). В другое время он размышлял об этом в еще не отделанном помещении музейной библиотеки. Преимуществом здесь было наличие стеллажей с еврейскими книгами, а недостатками — наличие плотников с гремящими молотками и подозрительное арабское граффити, которое он не мог не замечать по пути к музею.
В конце концов он отдал предпочтение комнате с шалями, а также лоджии с видом на крикетный стадион, где он частенько сидел, перелистывая какую-нибудь книгу. Несколькими домами левее находилась синагога, но из лоджии просматривался лишь дворик перед ней. Треслав рассчитывал увидеть там бородатых евреев — как они поют и приплясывают, носят на плечах своих детей, церемониально обрезают волосы (он видел это в одном документальном фильме) или торжественно собираются на праздник с молитвенными покрывалами под мышкой и со взорами, устремленными к Господу. Но, видимо, это была синагога другого типа. За все время его наблюдения единственным посетителем синагоги был дюжий еврей (лицом — вылитый Тополь,[100] отчего Треслав и признал в нем еврея), всегда приезжавший на большом черном мотоцикле. Для простого сторожа он держался чересчур вальяжно, а на раввина походил и того меньше. Дело было даже не в мотоцикле, а в его шарфе, расцвеченном под флаг Организации освобождения Палестины. И каждый раз перед тем, как надеть шлем и дать по газам, он закрывал этим шарфом нижнюю половину лица — прямо-таки «воин пустыни», устремляющийся в битву.
Изо дня в день Треслав высматривал с лоджии еврея-мотоциклиста. Это превратилось в своего рода ритуал и не прошло незамеченным: через некоторое время еврей-мотоциклист тоже начал высматривать Треслава. Один таращился вверх, другой таращился вниз. Треславу очень хотелось узнать, почему еврей-мотоциклист носит шарф с цветами ООП — и не просто носит, а еще и закрывает им лицо. Причем в синагоге!
94 
