129 
Отец Василий поднес бумаги к глазам. Буквы прыгали, не давая себя прочитать, но постепенно сложились в слова, слова в строчки, а строчки в жуткое по своему смыслу предложение: «от служения отстранить до выяснения всех обстоятельств».
– Что это? – сразу охрипшим голосом спросил священник.
– Вы же только что прочитали, – удивились «гости», хотя нет, какие там гости – теперь хозяева. – Вас временно отстранили от служения в усть-кудеярском храме Николая Чудотворца.
– Временно? – переспросил священник. Он знал, как долго тянутся всякие там временные решения.
– Временно, – подтвердил более взрослый посланец патриарха. – Вот отец Николай, – он указал на своего молодого спутника, – возьмет на себя всю храмовую работу. Давайте-ка лучше сразу в бухгалтерию пройдем, нам придется ваши дела принимать.
Священник вгляделся в отца Николая. Преемник и впрямь был совсем еще салажонок. Большие круглые глаза, слабо вьющаяся козлиная бородка и жиденькие усики, высокий белый лоб и прыщи – таким и был новый божий служитель.
«Господи! – вздохнул отец Василий, глядя на своего преемника. – И как же ему будет трудно!» В этот момент он еще не успел подумать о себе, о том, чем будет заниматься он сам, если молоденький попик займет его место в храме.
Он провел представителей в бухгалтерию, но в бумаги зарылся лишь старший; юный отец Николай сразу же попросил показать ему храм, с тем, чтобы он успел подготовиться к утреннему богослужению. И только тогда до отца Василия дошло, что он теряет!
* * *
Эти дни оказались невероятно трудны. Каждый час отцу Василию приходилось напоминать себе, что уныние – один из самых тяжких грехов и он не должен так легко сдаваться. Оказавшись без любимого дела, он лишь с огромным трудом находил малюсенькие крупицы смысла в ставшей серой и обыденной жизни. Священник сходил к Косте, потребовал снять с него гипс и принялся часами разрабатывать свежесросшиеся конечности. Он вытащил из-за иконы Божьей Матери и перепрятал в свою летнюю кухню копию журнала с компроматом. Он принялся считать часы от допроса до допроса и каждого очередного вызова к Пшенкину ожидал с нетерпеливой тоской.
Теперь он особенно ясно осознал, как же ему не хватает рядом с собой главной родной души – Олюшки, и только ласковая кобыла Стрелка немного скрашивала его унылое, лишенное тепла и смысла существование.
Он почти привык к тому, что чуть поодаль от его ворот вечно стоит потрепанный, явно ментовский «жигуль», хотя с радостью принимал негодование по этому поводу своих немногих гостей. Их, тех, кто не бросил его в трудный час опалы, действительно осталось совсем немного: Костя, сторож Николай Петрович да бывшая проститутка, а ныне продавщица и официантка придорожной шашлычной Вера.
И вот в один из бесконечно одиноких, печальных вечеров кто-то негромко постучал в его окно. Сидевший за книжкой священник встал, пересек летнюю кухню и молча, даже не спрашивая, кто пришел, отворил дверь.
– Батюшка! – влетела перепуганная, запыхавшаяся Вера. – Срочно убегайте!
– Куда? – не сообразил священник.
– Подальше отсюда! – Вера захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной. – Ко мне сейчас мент подошел, говорит, вам меру пресечения изменили.
– Ну и что?
– Как что? – изумилась Вера. – Неужели вам нравится в кутузке сидеть?
Отец Василий крякнул и потер лоб. В кутузку ему не хотелось. Потому что первое, о чем он подумал, был тот страшный, вбитый под самым потолком крюк в кабинете старшего следователя Пшенкина – в том, что капитан ждет не дождется, когда подвесит на нем строптивого священника, сомневаться не приходилось.
– А это точно? – спросил отец Василий.
– Он ко мне подошел так и говорит: «Беги быстрее к батюшке, скажи, что за ним вот-вот приедут. Пусть уходит!» Я спросила, с чего это, а он и говорит: «Ему меру пресечения изменили».
«А что, если это провокация?» – подумал священник, но тут же отбросил эту мысль. В тот самый миг, когда Ковалев методично повел его к судебной расправе, надобность во всякой уголовщине автоматически отпала. Теперь пожаров, налетов и покушений можно было не опасаться – делать из отца Василия пострадавшего и вызывать к нему сочувствие широких верующих и неверующих масс Ковалеву стало ни к чему.
– Что вы думаете?! – надрывно зашептала Вера. – Бегите к чертовой матери! Думаете, они вас пощадят?!
– Не чертыхайся, – попросил поп и сел за стол. Принять решение так быстро у него не получалось.
129 
