54 
Наконец Штейнберг объяснил нам причины столь дорогой паузы.
– Я пытаюсь припомнить, – скрипуче сказал он, – знаю ли я кого-то из рядовых врачей нашей клиники так же хорошо, как господина Ладыгина? И отвечаю себе – нет, не знаю! Да я и не хочу, и не должен знать! Хороший рядовой врач должен быть неощутим – как воздух! Или, может быть, я что-то путаю? – вдруг подозрительно спросил он у Макарова.
– Нет, что вы! – поспешил успокоить его Макаров. – Мысль очень верная!
Борис Иосифович нетерпеливо кивнул, давая понять, что и не сомневался в верности своих размышлений, а вопрос был задан на засыпку. И тут же продолжил:
– И еще я пытаюсь вспомнить, сколько раз я побывал в кабинете главного врача, когда только начинал работать скромным ординатором в маленькой провинциальной больничке... И не могу вспомнить! Да мы и помыслить не могли, что это значит – переступить порог такого кабинета! Катастрофа, чрезвычайное происшествие. Наверное, мы были какими-то ненормальными, да? – задал он еще один провокационный вопрос.
Но нашего Игоря Станиславовича на такой мякине провести было невозможно.
– Субординация была у нас в крови! – убежденно заявил он, незаметно, но решительно дистанцируясь от меня и перекочевывая на позиции начальства.
– Но, видно, мои понятия теперь устарели! – печально заключил Штейнберг, будто не замечая его усердия и продолжая страдать в одиночестве. – Ординатор Ладыгин, например, чувствует себя в моем кабинете как дома! Он тут, можно сказать, прописался!
Это было явным преувеличением, но мы с Макаровым деликатно потупились, сраженные силой этой тирады. Однако, опустив голову и разглядывая узорчатую паркетную плитку, я тревожно гадал, что меня ждет в конце этих цветистых увертюр – старик не спешил выкладывать карты.
– Нет-нет, я и слова бы не сказал, если бы Ладыгин пришел ко мне, скажем, с предложением – как улучшить работу отделения! – вдруг мечтательно заявил Штейнберг. – Или принес разработанное им средство от СПИДа... Я бы только приветствовал! Но... – Борис Иосифович развел руками, ладно обтянутыми светлой плантаторской тканью. – Ладыгин является в этот кабинет единственно затем, чтобы пообещать не нарушать больше дисциплину. – Глаза у начальника при этом сделались как у обманутого ребенка.
Я попытался что-то сказать, но Штейнберг тут же перебил меня:
– Было, Ладыгин? Было? Ну вот. Было... А вы говорите... – Он перевел взгляд на Макарова и сказал деловито: – Считаю такое положение недопустимым! Конечно, это не твой вопрос. Но в отделении «Скорой», сам знаешь, нет сейчас заведующего...
– Там же вроде Романов... – почтительно напомнил Игорь Станиславович.
– Романов, во-первых, и.о.! – отмахнулся Штейнберг. – А во-вторых, он же избран депутатом в муниципальное собрание! Мы его не видим...
– А в чем суть проблемы? – произнес Макаров, преданно заглядывая Штейнбергу в глаза. – Может быть, решим без Романова?
– Да вот, понимаешь. – Борис Иосифович завозился на стуле и уничтожающе посмотрел на меня. – Использует служебный транспорт в личных целях! Едет вроде на вызов, а сам – налево!
Макаров поднял брови и сделал укоризненное лицо. Однако спросил:
– Ошибки быть не может, Борис Иосифович?
– Да какая там ошибка! – пробурчал Штейнберг. – Он, понимаешь, с моей племянницей ездит, с Инкой... Та уже не первый раз жалуется – путает, говорит, служебный транспорт с личным... Вчера вот тоже... – Штейнберг поднял голову и с досадой уставился на меня. – Вдруг заставил водителя свернуть на Маленковскую. Было, Ладыгин? Было... Ну вот. Не знаю, может быть, на обычной «Скорой» так принято... не знаю, какие там традиции. Но ведь ты понимаешь, Ладыгин, в каком месте работаешь! Пусть ты на пять минут машину взял – но на тебя же все смотрят, Ладыгин! Все смотрят и ждут, когда ты ошибешься, понимаешь ты это?! А мы ошибаться не имеем права! Хочешь ошибаться – ступай обратно. Где ты там работал? На «Скорой»? Вот и отлично!
Он болезненно поморщился, сделал пальцами такое движение, будто стряхивал со стола пепел, и повторил:
– Ступай-ступай! Видеть тебя больше не могу! Не могу и не хочу! А ты, Игорь Станиславович, задержись пока.
Покинул кабинет я без особых сожалений. У меня не было даже желания сказать что-нибудь в свое оправдание. Я испытывал, пожалуй, даже некоторое облегчение – такое облегчение испытывают, наверное, все запутавшиеся люди, когда кто-то берется распорядиться их судьбой. Но какова моя скромная помощница! Оказывается, она неотрывно следила за каждым моим шагом и регулярно информировала о моих промахах дядю. Разумеется, он не мог оставить без внимания критику снизу, хотя, по-моему, ему самому активность племянницы была не слишком приятна.
54 
