29 
Было около девяти часов утра, когда я добрался до серого особняка на Петровском бульваре. Как и в первый раз, он произвел на меня впечатление не жилого дома, а музейного экспоната – такие тишина и спокойствие окружали его.
Впрочем, внутри дома, несмотря на ранний час, царило некоторое напряжение. Я ощутил это, как только мне открыли дверь.
– Что вам угодно? – вежливо, но неприветливо произнесла женщина средних лет, одетая в строгое черное платье – можно было подумать, что она собралась на похороны. – Прием у доктора с десяти.
– Прошу прощения, – сказал я. – Доктору я кое-что должен. Вы, наверное, его супруга?
Траурная женщина уничтожающе фыркнула и с раздражением произнесла:
– Супруга! И надо же такое придумать!
Откуда-то из глубины дома вдруг донесся еще один женский голос, высокий и напряженный:
– Я не позволю водить себя за нос! Не позволю! Ты можешь шляться со своими проститутками где угодно, но я не желаю, чтобы они совали нос в мой дом!
– Вот это супруга! – понизив голос, сообщила женщина в черном. Кажется, ее немного тешила драма, разыгрывающаяся за ее спиной. – Здесь как в анекдоте, когда муж возвращается из командировки, – только наоборот. У вас еще не пропало желание видеть доктора?
– Наоборот, – ответил я. – Может быть, мне удастся хоть немного скрасить ему жизнь…
– Тогда я доложу, – сказала женщина. – Может, они угомонятся.
Она повернулась и ушла в дом, захлопнув дверь перед моим носом. Около пяти минут я мог спокойно пофантазировать на темы игривого образа жизни почтенного доктора и обдумать философский вопрос о необходимости брака. Потом дверь неожиданно и решительно распахнулась снова, и на пороге появился сам доктор Заболоцкий.
– Вы ко мне? – отрывисто спросил он, пытаясь сосредоточить взгляд на моем лице.
В глазах его отражалось глубокое огорчение и подавленное бешенство. Однако внешне он держался весьма достойно. Одет доктор был уже в белый халат и застегнут на все пуговицы. Видимо, от семейных невзгод он прятался в своей профессиональной скорлупе. Я попытался отыскать на его лице хоть какие-то следы инкриминируемого ему грехопадения, но ничего не увидел, кроме гладко выбритых щек и маски авторитетного, никогда не ошибающегося эскулапа.
– Вообще-то у меня прием с десяти часов, – сказал Заболоцкий, но тут же, украдкой оглянувшись, добавил нетвердо: – Но если уж вы пришли…
– Собственно, я не на прием, – пояснил я. – Я приходил к вам три дня назад. С девушкой… По рекомендации Бориса Иосифовича… Мы остались должны вам сто долларов…
– Да-да-да! – с жаром воскликнул Заболоцкий. – Я уже вспомнил! И как у вас дела? Последовали моему совету?
– Да, Марина легла в клинику Миллера, – сказал я. – Завтра начнется лечение.
– Однако что же мы тут стоим! – спохватился Заболоцкий. – Прошу вас, заходите!
Мы прошли с ним в холл с высокими окнами. Я невольно огляделся по сторонам и посмотрел наверх, ожидая внезапного появления разгневанной супруги. Заболоцкий заметил мой взгляд и развел руками.
– У каждого свой ад, как заметил классик! – сокрушенно произнес он. – Правила хорошего тона требуют, чтобы к приходу гостей все скелеты были убраны в шкаф. Но вы заявились в неурочный час, и получился маленький прокол, за который я приношу извинения…
Эти слова дались ему с видимым усилием. Заболоцкий был не из тех людей, которые объясняются и извиняются. Мне следовало понимать эти объяснения как невысказанную просьбу – я должен был сделать вид, что приоткрывшийся занавес над семейной сценой прошел мимо моего внимания.
Он напрасно беспокоился. Люди зачастую склонны преувеличивать интерес окружающих к собственной персоне. Окружающих волнуют в первую очередь свои дела. Я давно догадывался, что богатые тоже плачут, и по большому счету мне не было никакого дела до их слез.
Заболоцкий ввел меня в кабинет и с видимым облегчением затворил за собой дверь.
Я медленно полез в карман за бумажником. Косметолог рассеянно взял у меня из рук стодолларовую купюру и бросил ее в ящик письменного стола.
– Благодарю вас! – произнес он механически и с некоторым нетерпением посмотрел на меня. – У вас есть ко мне еще какие-то вопросы?
– Откровенно говоря, есть один вопрос, Анатолий Александрович! – сказал я, усаживаясь в кресло. – У меня, собственно, нет никакого права его задавать, поэтому мне приходится рассчитывать только на вашу добрую волю…
29 
