Алмат Малатов

Зверь, именуемый кот

От города моего детства не осталось ничего. Здания, конечно, большей частью на месте, но детство — это не архитектурный план. Это вывески, кафе-мороженое-с-грушевым-сиропом, сарай-в-котором-повесился-курсант, кинотеатр, в котором до икоты напугался мультфильма про космических тварей, выедающих мозг. Ничего этого нет. Все другое.

Запахи. Запахи другие. Целлюлозно-бумажные комбинаты, десятилетиями сливавшие в реку свои фекалии, то ли умерли, то ли научились ходить на горшок. Вонь, накрывавшая потным ватником окрестные микрорайоны, ушла. За ней ушли косяки угрей, каждый год совершавшие свое мрачное паломничество по реке брюхами кверху. Роза ветров больше не распускается коричневым, будоражащим запахом крови — на мясокомбинате провели реконструкцию.

… В стене есть дверь. За ней длинная, заворачивающая за угол кишка, обшитая металлическими листами, дрожащими под ветром, грохочущими в ураган. Я выхожу за дверь, поворачиваю на север, и чувствую, как вздрагивают ноздри. Этот запах я знаю. Так пахнет сильный, крепкий, злой самец. В дальнем углу длинного, нелепо спроектированного балкона остался пустой ящик. В нем жил мой умерший год назад кот.

Я принес его в седьмом классе. Рассматривая три мелко шевелящихся куска мяса, я выбрал того, который цапнул меня за руку. Кот стоил денег. Уплаченные деньги и родословная внушали почтение, но, как выяснилось, не гарантировали отсутствия у животного паразитов. Белый, молчаливый котенок с серым пятном на голове был в плачевном состоянии. На руках у меня навсегда останутся чуть различимые рубчики — этот от кормления котика трихополом, этот — от левомицетина, этот — просто так.

Больше всего коту обрадовался младший брат. Он пытался его сжечь, повесить, и побрить. С тех пор, как кот чуть не выбил спящему братцу глаза, коту запретили вход в жилые комнаты. На балконе был сколочен крепкий ящик из ДСП, на кухне был выделен отдельный стул — обедающие давились от испуга, когда их крепко и уверенно похлопывали сзади лапой по плечу — «отдай!». Он не мяукал и не мурлыкал, никогда не подходил сам к людям. Соседка, зайдя позвонить, по наивности схватила его на руки. Через долю секунды она увидела, как по руке ползет, срываясь крупными каплями с локтя, темный и теплый ручеек крови. Еле заметным движением плоской, похожей на змеиную, головы он прокусил ей локтевую вену. Родословную кличку увеличивающегося с каждым днем монстра выговорить не мог никто, и прозвучавшее «Сатана!» стало его новым именем.

… хек, хек, хек, минтай. В городе счастливого советского детства не было ничего, кроме рыбы. Колбасу и фрукты родители привозили из таинственного города Командировка. Рыба была, но в дефиците. Отец садился за руль, и объезжал окрестности в поисках нужных промысловых пород. Других даров Сатана не принимал, небрежно скидывая их со своего пластикового алтаря.

Огромный, пятнадцатикилограммовый зверь проводил большую часть времени на балконе. Когда ему надоедал свежий воздух, он грохотал лапой в стекло. Заглянув однажды в его ящик, я увидел груду костей и перьев — голуби зря соблазнялись разложенными бабушкой на балконе корочками. Но триумфом кота стала поездка на дачу, к морю.

В первый день я вышел подышать воздухом, прогулять кота, и проверить, надежно ли спрятана купленные у таксиста водка и сигареты «Monte Carlo»: вечером должен был приехать сосед по даче, семнадцатилетний Рустам, уже третий год соблазнявший окрестных дев зачитыванием отрывков из Крафта-Эбинга. В раздумьях над психиатрическими ухаживаниями осетинского красавца я неожиданно увидел, как в высокой траве совершает странные вертикальные прыжки кот. Когда я подошел поближе, все было кончено: клыки многократного призера выставок с хрустом перекусили беличий хребет. По выражению тлеющих оражевым глаз я понял, что белку лучше не отнимать, иначе я составлю ей компанию, и мы весело будем играть в салочки в иных эонах.

С годами он становился все более угрюмым. «Какое у твоего кота злое лицо» — сказала как-то та самая соседка, раздувшаяся к тому времени от раковой водянки. По странной иронии судьбы, на восемнадцатом году жизни также раздует ее обидчика, потерявшего слух, красоту белоснежного каскада волос, но не потерявшего того же темными углями горящего взгляда под лысыми веками.

  72