Особенно,... 
73 
– Ты – спишь с бабами! Тебе интересны подобные проститутки! Шлюхи, которые спят с тобой ради твоих денег…
– Не смей ее называть так! – Инга тут же взорвалась, кинувшись на защиту Лёки. Близко приблизившись к Алексею, она, шипя, как кошка, и тыча пальцем ему в грудь, снова повторила:
– Не смей ее так называть. Ты ничего не знаешь об этой девушке, и у тебя нет никаких прав называть такими словами ее или меня. Ты вообще мало, что обо мне знаешь, поэтому…
– Вот именно! Ты верно сказала: я мало о тебе знаю!
– А как же твоя служба безопасности? – Инга скептически ухмыльнулась. – Неужели ты, прежде чем допустить меня к своей дочери, не навел обо мне справки через свою службу безопасности? Как это Чернов поступил так опрометчиво? А вдруг я – террористка, наемная убийца или шпионка?
– Ты – богатенькая столичная дамочка, тусовщица, пресытившаяся своими капризами и приехавшая сюда в поиске новых приключений, вот кто ты! – Алексей забыл о своем основном правиле – в спорах не переходить на личности. Но сейчас его обида, нанесенная этим глянцевым журнальчиком, так откровенно поведавшем об интимных тайнах понравившейся девушки стотысячной аудитории, заслоняла глаза. Ему хотелось сказать Инге что-нибудь обидное, чтобы увидеть в ее серых глазах не холодный вызов, а слабость, обиду. Слезы, черт возьми, обычные женские слезы.
– Интересная характеристика, возьму ее себе на заметку, когда в следующий раз буду кому-либо представляться! Служба безопасности такую составила или ты сам проявил чудеса психологии? – Инга фыркнула и высокомерно вздернула подбородок. – Странно только, что с подобной характеристикой ты допустил меня к Лизе!
– Вот именно! Допустил тебя к Лизе! Слишком опрометчиво я поступил, ты верно сказала. Ну что ж, я исправляю свою… оплошность, – Алексей проговорил ровным тоном, со старательно сдерживаемыми эмоциями. И, вздернув с вызовом тоже, как и она, подбородок, по словам отчеканил:
– Чтобы я больше не видел тебя с моей дочерью!
– Чернов, ты серьезно?.. – Инга все же не была готова к подобному «вердикту» и в первое мгновение растерялась. Алексей с удовлетворением отметил растерянность в ее глазах, сменившую вызов, и еле сдержал торжествующую улыбку.
– Да, я серьезно. Чтобы ты больше не смела подходить к моей дочери!
– Чернов, ты поступаешь глупо…
– Никто не смеет говорить Чернову, что он поступает глупо! Тем более ты! – вот этого он уже снести не мог и перешел с шепота на крик. – Я тебе ясно сказал?!
– Яснее и быть не может! Разбирайся сам со своими проблемами! – Инга тоже не сдержалась и в запальчивости выкрикнула, не беспокоясь, что может быть услышана посторонними. – А я больше ни к тебе, ни к твоей дочери не подойду ни на шаг, раз ты теперь чураешься от меня, как от прокаженной! Всего доброго, Чернов! Желаю счастья в работе и личной жизни!
Она с излишней беззаботностью махнула рукой и заметила Лизу, которая высунула любопытную и одновременно растерянную мордочку в проем приоткрытой двери. На секунду взгляды Инги и Лизы встретились. Инга первая опустила глаза.
– Своей дочери сам все объяснишь, – она коротко указала Алексею рукой на дверь, за которой тут же спряталась Лиза. И ушла.
Инга бродила вдоль кромки моря до тех пор, пока чернильная темнота не поглотила полностью очертания предметов. На юге темнеет рано и стремительно, будто ночь одним движением набрасывает черное покрывало на город.
Разувшись и закатав штанины летних брючек, девушка осторожно ступала по мокрой гальке, и набегающие на берег ленивые волны утихомиренного, почти уснувшего моря, ласково трогали ее оголенные ноги. «…Не переживай… Не переживай…» – слышалось ей в сочувственном и успокаивающем шепоте ночного прибоя.
Инга немного поднялась вверх по галечному берегу – туда, куда уже не доставали волны, и села на еще не остывшую от дневного солнца гальку. Обхватив колени руками, она задумчиво уткнулась в них подбородком. Думать ни о чем не хотелось. Если думать – всплывет слишком много мыслей, которые разбередят душу до ненужных слез, раздуют обиду до невероятных размеров. И хуже всего будет, если она начнет жалеть себя. Она не любила, когда ее жалели другие, и уж совсем скверно становилось, если начинала жалеть себя сама.
… Слишком, слишком она привязалась и к Лизавете, и к Алексею. И даже не думала о том, что ее отпуск рано или поздно закончится, и ей надо будет возвращаться в Москву, оставляя здесь свои привязанности. Не от этого ли хотела уберечь ее бабушка в своих символических снах, когда просила не «лезть в чужой сад». Чего уж теперь гадать… Да и Маша была тоже в чем-то права, когда заявила ей, что она – «московская» – вскоре уедет, а привыкшие к ней уже люди останутся здесь – в своей провинциальной обычной жизни.
73 
