XVII

При первом взгляде на мужчину, неподвижно замершего на ковре в позе «лотоса», можно было подумать, что он неживой. Он уже долгое время сидел без малейшего движения, устремив остекленевший взгляд на зажженные на импровизированном алтаре свечи. Казалось, он даже не дышал. Его дух витал за пределами сознания, а здесь, в этой комнате-храме, находилась лишь физическая оболочка.

Прошло достаточно времени до того момента, когда веки мужчины с редкими ресницами дрогнули – это было его первое движение. И следом послышался тихий вдох: мужчина словно осторожно пробовал дышать. Приходя в себя, он еще какое-то время оставался в прежней позе, медленно вдыхая и выдыхая воздух, и затем наконец поднялся и накинул на обнаженное тело халат. Бесшумно ступая босыми ступнями по ковру с густым ворсом, он, шатаясь, сделал круг по этой странной комнате без окон и снова сел. Поджав под себя ноги и обхватив ладонями голову, мужчина закрыл глаза и тихо застонал. Ему было плохо. Ритуал почти полностью обессилил его. И теперь тело, эта разрушаемая со временем оболочка, в которую заключен дух, отказывалось повиноваться.

Ему очень хотелось выпить крепкого кофе, но он еще несколько лет назад отказался от него в пользу травяного чая. Но полюбить полезный заменитель ему так и не удалось, и сейчас одна только мысль о травяном чае вызывала тошноту.

…Нет, силы у него уже не те, совершенно не те… Для любого, даже самого простого ритуала ему приходится долго копить энергию, а потом долго ее восстанавливать. И он не мог не заметить, что с каждым разом собирать силы становится все сложней, а промежутки между ритуалами, необходимые для восстановления, становятся все длиннее и длиннее. Если так пойдет дальше, однажды он не сможет собрать даже по крупицам Силу для простейшего ритуала. Или, что еще хуже, во время одного из них его душа откажется возвращаться в обессиленное тело. И тогда наступит неминуемое, то, чего он страшится, и то, с чем пытается бороться – вечность, зеркально противоположная вечности жизни, которой он поклоняется и на алтарь которой приносит последние силы. Вечность смерти.

Подобно алхимикам Средневековья, он добрую часть жизни отдал на поиски формулы бессмертия. По молодости, подхлестываемый амбициями и непоколебимой уверенностью в собственной уникальности, он не допускал и тени сомнения, что рано или поздно ему удастся найти эту священную формулу. Ведь в его руках были куда более выигрышные козыри, чем у древних ученых: накопленные веками знания мудрецов, собираемые по зернышку по всему миру, и Сила. Ради знаний он исколесил полмира, собрав опыт мудрецов, как нужные ингредиенты, на смешении которых намеревался вывести формулу. Он копил и взращивал данную ему Силу – без нее знания не ожили бы. Он много экспериментировал, и иногда эти эксперименты, как и эксперименты древних ученых мужей, чуть не заканчивались трагедией. Но методом проб и ошибок ему почти удалось найти те аргументы, с помощью которых он сумел бы договориться со Смертью. Его открытие, стань оно известно массам, взбудоражило бы мир, взорвав прежние устои, перечеркнуло бы Библию, превратило многовековые Храмы в песок. Даже лишь за намеки о подобном открытии его прокляли бы консервативные предки, а любознательные потомки растерзали бы его Знания на составляющие. Его пытались бы соблазнить, как продажной девкой, Нобелевской премией и тому подобной чепухой. Но ему не нужны были премии: выведенная им формула предназначалась лишь для него одного. Возможность договариваться со Смертью, иметь над ней власть – это гораздо выше материальных благ. Ему бы пообещали вписать его имя в историю, но и этот соблазн показался бы ему детской забавой: зачем ему памятники, когда он собирался увековечить себя. Человек, сумевший приручить смерть, как ласкового котенка, – это бог. Властелин.

  75